Желтоватый свет интенсивно покидал помутневшую люстру. Кокетливо проскальзывая вдоль тонких, хрустальных капель он свободолюбиво летел в пространство небольшой комнаты, где нежно ниспадал на полотно художника Неудова.
Неудов заканчивал свою очередную картину, и тонкие его пальцы выделывали нервные и ломкие “Па”. Губы же непрерывно истязались безупречными и острыми зубами.
Полотно отображало анорексичных, полунагих юношу и девушку, стоящих друг перед другом. Меж ними были натянуты две нити, одна от межножья к межножию, другая от груди до груди. По нижней, в сторону девушки, бежал маленький, восторженный мальчик. По верхней, в сторону юноши, бежала маленькая, восторженная девочка. Но когда дети почти добегали до конца, их ногтем сталкивали вниз. Заманикюренный ноготь девушки сталкивал мальчика, а холеный ноготь юноши – хрупкую, тонкую девочку… и внизу, в ногах, печально синела горка из окровавленных трупиков.
В болезненном воображении художника эта странная картина олицетворяла взаимоотношение полов. Так он это видел сквозь призму своих неудач и сквозь треснувшее стекло своего рассудка…
Зазвенел дверной звонок, художник не удовлетворенно поморщился, положил кисточку, накрыл картину и пошел открывать дверь.
– Привет Владик, сейчас я видел твою музу, такое ощущение, что она только что родилась из пены салона красоты…, – со смехом сказал молодой человек, которому открыл Неудов. – Ах фигура, фигура! Точеной вазы облегающий корсаж выдавливает бледные бутоны, – продолжал он игриво и широко улыбаясь.
Это был Пегасов, начинающий поэт и сосед Неудова. Вместе они снимали небольшую квартирку на востоке Москвы.
– Да жадными поцелуями я хотел бы украсить эту грудь, – иронично ответил художник.
Неудов считал поэзию Пегасова подобием искусства барокко, а потому не совсем актуальной…
Сейчас они говорили о девушке Даше, что жила по соседству и была объектом безнадежной любви со стороны художника…
Извинившись и сославшись на занятость Неудов ушел обратно в свою комнату. Он не смог продолжить работу и в мрачном настроении упал на диван.
Художник был раздираем сладострастием и тщеславием, что подобно скользким змеям ползали в яме его нищеты. Он мечтал о богемных оргиях с девочками-натурщицами, анорексичными большеглазками. Длинные удавы их густых, распущенных волос околдовывали его, а раскованные жала язычков кололи в самое сердце. Но у него абсолютно не было денег… Он мечтал о триумфальной славе, о виньеточных автографах раздаваемых налево и направо, о восторженных глазах поклонниц в которых смешалось обожание и испуг. Но он, совершенно, ни кого не интересовал, а картины его считались тяжелыми и странными. Мрачная ревность к чужим успехам и депрессивное ощущение собственной не полноценности постоянно одолевали его…
Не было у художника и женщины…