3 декабря оооо года. Эра Толерантности
– Хиллари Мэфьюз, ты не могла бы ненадолго задержаться после занятий?
Я собирала вещи со стола, эти слова заставили меня застыть на месте. Все вокруг галдели, шумели, словом, готовились пойти на обед.
– Хиллари? – повторила мисс Линда.
Я кивнула и застегнула рюкзак. Одноклассники, расталкивая друг друга, помчались кто к шкафчикам, кто в туалет. Я плелась позади всех.
Мисс Линда кажется вполне дружелюбной, но почему-то меня пугает. Она слишком часто смотрит на меня. Думаю, она, скорее всего, знает.
Когда я подошла к учительскому столу, она взяла в руки какую-то бумажку. Фу-ух, отпустило, это всего лишь моя вчерашняя контрольная по испанским глаголам. Я что, получила плохую оценку? Странно. Обычно у меня всё очень даже хорошо с испанским.
– Хиллари, – она заговорила таким мягким, но очень противным голосом, которым взрослые любят говорить с детьми, – ты отлично справилась с заданием. Высший балл.
Но голос у неё какой-то странный. Это совсем не подходящий для «поздравляю-с-прекрасной-оценкой» голос. Я быстро просмотрела свою работу – ни одной ошибки, оценка «отлично», а потом взгляд остановился на моём собственном имени, написанном мной вверху страницы.
– Хиллари, ты можешь мне объяснить, почему ты так подписала свою работу? – прошептала мисс Линда.
Моим же собственным, прекрасным каллиграфическим почерком, чуть повыше испанских глаголов, было написано: Ефросинья Мэфьюз.
Запершило в горле. О чём я вообще думала? То, что это написала именно я, не вызывает сомнений: я всегда подрисовываю дополнительную загогулинку внизу буквы «ф».
Я почувствовала неприятную тяжесть в желудке, сердце забилось как бешеное.
– Простите. – Это всё, что я смогла выдавить из себя.
– Не переживай, просто следи за тем, чтобы это впредь не повторялось. – Она взяла контрольную из моих трясущихся рук и положила к другим бумагам, постучала ими по своему столу, превратив их опять в идеально ровную стопку.
– Я больше не буду. – С этими словами я попятилась к двери.
Может быть, это всё, может быть, она забудет?..
– Хиллари, – произнесла она за секунду до того, как я была готова повернуть ручку двери, – ты живёшь с бабушкой и дедушкой, так?
Она всё знает.
– Да, мэм.
– Ричард и Глэдис?
– Да, мэм.
Она даже знает, как их зовут? Интересно, а другие учителя? Они все знают, где я живу? Я пытаюсь не паниковать, но моё дыхание предательски учащается.
Мисс Линда что-то записывает в свой блокнот.
– И они зовут тебя Хиллари?
– Да, мэм.
– Всегда?
– Да, мэм.
Я, кажется, повторяюсь. Я сама слышу, какой испуганный у меня голос.
– Ну, хорошо, хорошо. – Мисс Линда кладёт блокнот в свою коробочку со скрепками и взмахивает ладонью. – Всё-всё, иди обедать, приятного аппетита, до завтра.
Я открываю дверь и быстро выскальзываю. Она сказала: «До завтра»! Они все за мной следят. Они все всё знают.
Великая Суббота
Вечер, 18:54, и мы все в своих кроватях. Я, Кейт и моя двоюродная сестра Оливия лежим в белых праздничных платьях, так, чтобы мы могли выпрыгнуть из наших кроватей, быстро сесть в машину и поехать на службу. Все вентиляторы включены, жужжат монотонно, перекрывают шум автомобилей с улицы.
Я просыпаюсь от того, что Хёрши скулит под дверью спальни. Его слух гораздо острее моего, и я всё ещё не слышу, что что-то не в порядке. Думаю, может быть, ему пора гулять или нужно что-то ещё?
Кейт и Оливия всё ещё спят. Оливия скомкала и спихнула одеяло на моё место. Вздохнув, я встаю, шаркая ногами, следую за клацаньем когтей Хёрши в гостиную. Он бросается к входной двери, быстро дышит, будто ожидает кого-то.
Тёмные силуэты на фоне белых занавесок. Резко поворачивается ручка двери.
Я останавливаюсь.
Я слышу, как скрипят и ломаются ударом снаружи доски двери. Комната родителей в противоположном конце дома.
Я бегу по коридору, мимо моей комнаты, спотыкаюсь о ступеньки в темноте. Быстро поднимаюсь, не обращая внимания на боль в коленке.
– Папа! Кто-то ломится к нам, я боюсь!
Мама трёт глаза спросонья, отец выскакивает из постели, на бегу хватает бейсбольную биту из гардеробной.
Крики.
Сапоги.
Звон стекла.
– Быстро под кровать!
– Кейт и Оливия…
– Быстро под кровать! Держи!
Какой-то твёрдый квадратный предмет оказывается у меня в руке. Пыль от ковра. Семейный альбом. Потерявшийся носок.
– Алекс!
Выстрел.
Опять звон стекла.
– Пожалуйста, нет… Помилуйте… Господи, помилуй! Богородице…
– Только не их, пожалуйста, не…
Выстрелы.
Вой собаки.
Сапоги.
Тишина.
4 декабря 0000 года. Эра Толерантности
Моя комната в доме бабушки и дедушки очень чистая. И белая. В ней совсем немного игрушек. Раньше их было много, раньше, когда я была маленькой. Когда я только приехала сюда, скучала по ним, но покупать новые игрушки мне совсем не хотелось. Что бы я с ними делала? Сидела бы на полу одна и смотрела на них?
В общем, я чувствую себя неплохо. Хотя и бывает грустновато вечерами, когда хочется обнять мою старую мягкую обезьянку, пока я засыпаю. Я привыкла засыпать лёжа на животе, смотреть на неё, прижимать к себе. В первую ночь я попробовала полежать на животе, но без тёплой обезьянки в руках никак не получалось улечься поудобнее. Так что теперь я сплю на боку, свернувшись калачиком.
В моей комнате – кровать с голубым одеялом и письменный стол из тёмного дерева. Шторы, которые я люблю открывать и закрывать, когда мне скучно. И часы на стене.
Часы. Через неделю после моего приезда я попросила бабушку купить мне часы. Мы съездили в «Уолмарт» за покупками. Я выбрала самые простые: в чёрной рамке, цифры на белом фоне и красная секундная стрелка.
– Тебе не нравятся электронные часы? – удивилась бабушка.
– Нет, мне нравятся эти, – сказала я, схватив коробку с полки. Посмотрела на цену: не очень дорого.
– Точно? В этих часах даже нет встроенного будильника.
– Мне нравятся эти.
Дедушка забил гвоздь в стене, прямо над моей кроватью, и повесил часы. Ночами я лежу тут, свернувшись калачиком, и слушаю громкое тиканье часов. И я не думаю о тишине, по крайней мере, не так много… Кейт посапывает во сне.
Пасха
Я всё ещё лежу под кроватью. Так долго, что описалась, совершенно испортив белое платье. Но я по-прежнему не вылезаю из-под кровати. Я сжимаю тот деревянный предмет, который мама сунула мне в руку. Я даже не знаю, что это такое, но я сжимаю это так крепко, что больно пальцам.