Имя мое – щемящая в сердце боль,
Коли лечить, то буду уже не я.
Ветром лихим заброшенная в юдоль,
Где уже больше нечего потерять.
Имя мое – тонкой надежды свет:
Ласковый, теплый, словно в реке вода.
Дам себе в жизни только один обет:
Все, что нашла, больше я не отдам.
Имя мое – тернии и пески,
Имя мое – и молоко, и кровь.
Имя мое - больше не знать тоски.
Имя мое?
Имя мое - любовь.
Ощущение
холода на лице было не терпимым даже, а приятным. Так прихватывает щеки, когда
выйдешь в солнечный морозный день. Мороз имеет запах, и я помню его с самого
детства. Смешанный с дымом от березовых дров, который канатом тянется от
каждого дома в небо. Это один из любимых запахов.
То ли
сон слишком уж объемен и реален, то ли я запуталась в этом сне, и сейчас не
весна, а самая настоящая зима. Потому что лютый холод уже пробрался под одежду.
Я
открыла глаза и ошалела: темное холодное небо, усыпанное звездами, то и дело
перекрывала дымка. И когда я поняла, что это пар от моего дыхания, стало
страшновато.
Если я
вижу небо до окоёма, значит… я лежу на земле? Повернула голову в одну сторону,
потом в другую. Сугробы, темнота, лай собак и запах дыма. Но не того,
привычного и родного из детства, а смешанного с запахом готовящейся пищи. И это
не пироги. Больше похоже на копченое пригоревшее мясо.
Перевернувшись
на бок, поняла, что сильно замерзли ноги. Мороз щиплет голени и колени,
пробирается к бедрам. Во рту привкус крови. Я встала на колени и чуть не
запуталась в подоле. Ощупала себя и обнаружила, что под юбкой нет ни колготок,
ни вообще каких-либо штанов.
— Что
за чертовщина? – только и смогла выговорить я, но, услышав свой голос, замерла.
Он был тоненький, слабый, словно девчоночий. - Кхе- кхе, - прокашлялась я, но в
горле ничего не мешало. Мой голос изменился до неузнаваемости.
Осмотревшись
и привыкнув к темноте, увидела глубокую тропку в снегу, возле которой я и
лежала. Вдали несколько темных домов. Света не было ни на улице, ни в окнах.
Дома больше походили на странные кособокие развалюхи. Присмотревшись,
разглядела подобие трепещущего огонька. Свеча? Может, электричество отключили?
Я
встала и на замерзших ногах побрела по тропке. Когда чуть
отвлеклась от ледяных ног, поняла, что болит грудь: дышать так тяжело, словно
грудь закована в латы. Провела ладонью по груди, обнаружила, что на мне одежда,
похожая на зипун. Я никогда не видела зипуна, но сейчас была твердо уверена,
что это именно он: стеганая, как фуфайка, куртка, завязанная на три пары
веревочек. Под ней я то ли туго обмотана шарфом, то ли еще чем-то. Видимо, для
тепла.
В
голове было ясно, но я напрочь не понимала, где я и что случилось. И не могла
вспомнить, что было до этого.
Куцая
собачонка выбежала навстречу и виляла не только хвостом, но и своим тощим
задом, прыгая на меня, пытаясь лизнуть в лицо. Я поняла, что кусать она меня
явно не собирается, но все же убавила шаг. Ведь это на улице они такие
ласковые, а зайдешь на территорию дома и все: добрая животинка становится
яростным алабаем.
Но
собака не собиралась менять своего ко мне отношения и даже отстала, когда я по
тропке пришла прямо к двери. Пахнуло сытной горячей едой. Желудок сжался так,
что казалось, не ела пару недель.
Осмотрелась
еще раз и, решившись, забарабанила по двери. Внутри грохнулось что-то, будто
человек запнулся о железную бадью. Потом раздались недовольные голоса. Дверь
распахнулась с такой силой, что будь я на пару сантиметров ближе, мне снесло бы
половину лица тяжелой железной щеколдой.
— Я уж
понадеялась, что ты подохла в лесу, - голос женщины был горловым, злым и еще…
ненавидящим.
— Я? –
только и смогла спросить, пытаясь рассмотреть ее лицо. Она была крупной, с
огромной грудью, какие любил изображать Кустодиев. Платок или тонкое одеяло,
накинутое на голову, закрывало лишь плечи. Грудь, того и гляди должна была
выпасть из щедрого выреза на платье или кофте, я не разобрала в темноте.
— Либи
явилась. Только без дров! - крикнула женщина куда-то внутрь дома, и за ее
спиной возникло мужское лицо, а потом и вся его тушка. Он был тощий, высокий, с
нечесаной бородой и такой же шевелюрой. Серая рубаха висела почти до
колен, а вот широкие штаны были ему явно коротковаты. Выглядел он как
деревенский сумасшедший из какого-то фильма.
— Я
замерзаю. Впустите меня, - прошептала я. - Дайте остаться до светла.
Утром я уйду, - продолжала я, борясь со страхом. Бояться было чего! Эти двое,
словно персонажи какого-то странного фильма, называли меня еще более странным
именем и выглядели как черт пойми кто.
— Иди,
- мужчина отстранил женщину, чтобы я могла войти. - Сам схожу. Там убрать надо,
- он махнул куда-то вглубь темного жерла дома, и я сделала шаг, потом второй.
Запах пота от них был просто сумасшедший. Несмотря на то, что я вошла во все
еще холодное помещение, этот мерзостный «аромат» заполнил мои ноздри. За
открывшейся второй дверью был свет. Именно его я видела, лежа в сугробе. Две
свечи в разных сторонах вонючего помещения освещали его быт. Вернее отсутствие
оного.
— Я уж
думала, мы повольготней спать будем, - новый голос раздался справа из-за
занавески, и после оттуда вышла женщина. Лицо в жирных прыщах, потрескавшиеся
губы, спутанные волосы цвета соломы. На груди у нее висел голый годовалый
карапуз. Когда я опустила глаза, увидела еще двоих, лет трех от силы. Рубашки
не скрывали их пола, и я поняла, что все трое мальчики.
—
Простите. Я только на ночь. Утром уйду. Мне надо найти телефон, чтобы
позвонить. Я не помешаю вам, - очень тихо сказала я своим невыносимо тонким
голосом.
—
Уйдешь? – из-за той же занавески вывалила еще одна персона. Эта была такой же
огромной, как баба, встретившая меня у двери.
— Уйду,
- подтвердила я. - Можно от вас позвонить?
— Чего?
– прыщавая, ростом пониже, но с такой же мощной грудью, что и две других,
уставилась на меня так, словно я заговорила на японском. - Совсем выжила из
ума? Раздевайся и корми его, - не дав мне раздеться, перевалила малыша мне, и
он заорал.
— Что?
Вы куда? – я стояла в полном непонимании.
Теперь
уже я боялась не замерзнуть на морозе, а пострадать от этих странных людей,
которых людьми можно было назвать только потому, что они имели две руки, две
ноги и были прямоходящими.
—
Корми, я сказала. Тебя оставили только за этим. У меня молоко вышло все. Он с
голоду умрет так! – заорала на меня светловолосая. Вторая, здоровая, как печь,
захохотала. На все это представление из-за второй шторины вышли еще трое детей.
Эти были постарше. Девочка лет десяти, похожая на свою огромную мать и ту бабу,
которая так и не вошла следом за мной. И два мальчика лет пяти.
