Вероника Горбачева - Иная судьба. Книга 1

1. Пролог

Книга 1

Пролог

У герцога Жильберта Анри Рене де Бриссака де Фуа д’Эстре пропала супруга.

Пропала - это полбеды, поскольку его светлость отнюдь не пылал нежными чувствами к златокудрой Анне де Бирс де Фуа д’Эстре, красотой затмевавшей многих прелестниц его провинции, и уж как-нибудь нашёл бы силы отнестись к данной потере если не стоически, то философски. Помри, к примеру, его половина собственной смертью или попади в грубые лапы разбойников – суровый муж недолго оставался бы безутешен. Даже претерпи она жестокое насилие и потерю чести, или сдохни от чумы, или, упаси Боже, угоди в подвалы инквизиции, его светлость и бровью не повели бы. Господь соединил, Господь разъединил, на всё высшая воля.

Только не подумайте дурного о его светлости. Дело в том, что вышеозначенный Жильберт д’Эстре был, по определённым причинам, к супруге своей холоден, а если откровенно – то одно упоминание об очередных её выходках и непристойностях заставляло его бледнеть от тихой ненависти. И тогда, пугая окружающих, наливался багрянцем шрам над верхней губой, темнели до черноты глаза цвета спелой вишни, жгучие, слегка навыкате, и дёргалась левая щека, полупарализованная давним магическим ударом, что когда-то оставил на челе светлейшего ту самую метку, из-за коей тот и получил прозвище Троегубого.

Впрочем, не будем предаваться греху словоблудия, подобно бесцеремонной черни, что и святых не замедлит вынести на поругание. Сказано в Писании: «Не суди, да не судим будешь»; и ещё «Каким судом судите, таким и вы будете судимы, какой мерою мерите – такой и вам отмерят». А желающему порочить честное имя герцога и высматривать сучки в чужом глазу, напомним: брёвен и в собственном оке может набраться достаточно, чтобы разложить костерок под железным стулом для особо болтливых. Ибо мудро сказано латинянами: «Язык глупого – гибель для него».

Итак, ежели б коварная супруга всего лишь сбежала с очередным любовником – его светлость с чувством перекрестился бы, возблагодарив Всевышнего, и отправил понтифику, недавно воссевшему в Ватикане после папессы Иоанны, прошение о разводе, подкреплённое фактами прелюбодеяний благоверной. И уж будьте уверены, фактов, как и свидетелей, оказалось бы немало. Иное дело, что герцог очень уж болезненно воспринимал любое пятнышко на белоснежных крыльях своей репутации. Он и без того выкидывал на ветер значительную долю личного дохода для сокрытия амурных дел любвеобильной Анны. Ах, если бы она нашлась, к примеру, с перерезанным горлом в собственной… демоны с ней, да хоть и в чужой постели! Представилась бы возможность по-тихому обыграть вполне благопристойную кончину. Так ведь нет, подобной услуги от неё не дождёшься: скверно блудница жила – скверно и пропала.

Очень скверно. Ибо вскоре после её исчезновения секретарь герцога мэтр Фуке обнаружил, что тайник для бумаг в кабинете его светлости вскрыт, несмотря на хитромудрые замки и охранные заклинания. А главное – из него похищены документы особой государственной важности. Попадание хотя бы одного из них – а таковых набиралось тринадцать – в руки недругов, либо представителей государств, находящихся в состоянии эфемерного перемирия с Галлией, означало немедленную очередную войну, на которую не было ни денег, ни ресурсов. За блестящими позолоченными фасадами дворцов сиятельных вельмож, чьи кошельки Жильберт д’Эстре беззастенчиво опустошал, дабы не одной его казне нести расходы по защите рубежей, скрывалось порой такое, что поневоле стороннему наблюдателю могла прийти на ум меткая поговорка: «На брюхе-то шёлк, а в брюхе-то – щёлк»!

О-о, нет, опять-таки не будем повторять за злыми языками… Блажен муж, не идущий на совет нечестивых, и да вверит он бестрепетно судьбу свою в руце мудрых и безгрешных правителей, заботящихся о нас, малых мира сего!

Вернёмся, однако, к нашему повествованию. Выражаясь сухим канцелярским слогом, дело, поначалу определяемое как обычная супружеская измена, запахло изменой иного толка – государственной. И то, что вместе с особо важными документами пропали фамильные драгоценности покойной матушки его светлости, в протокол тайного следствия даже не заносилось. Ибо то – преступление хоть и низменное, но частного порядка, несравнимо с уроном государственного уровня. «Найдите мне документы, – жёстко сказал герцог, – а уж со всем остальным я как-нибудь разберусь». И добавил в адрес соглядатаев, приставленных им ранее к неверной супруге, пару-тройку слов, по неблагозвучности своей также не вошедших в протокол. Самих же шпионов приказал повесить. Впрочем, сменив гнев на милость, передумал, и велел лишь выдрать хорошенько; и провинившиеся потом низко кланялись и благодарили, ибо поротые задницы заживут, а ума прибавят. Да и сами, дураки, живы, и семьи опять-таки остаются при кормильцах…

Суров, но справедлив Жильберт Анри Рене де Бриссак де Фуа д’Эстре, да славится имя его, после имени нашего Государя Генриха, во веки веков. Аминь.

2. Глава 1

Ещё не открывая глаз, Марта поняла: плохо дело. Вместо продавленного тюфяка, чьи бугры и впадины давно были изучены собственными боками, она лежала на чём-то холодном и жёстком, словно на голой земле, но главное – со всех сторон тянуло сыростью, как в погребе. Пробуждение было непривычным: помимо какой-никакой, а всё же подстилки под боком и тощей подушки под щекой явственно чего-то не хватало… А, вот чего – привычных звуков!

И впрямь: не брякала во дворе собачья цепь, не орал петух, не было слышно фырканья Гнедка на конюшне, поросячьего хрюка и гусиного гогота. Словно вымерло всё. А ведь оголодавшая за ночь скотина всегда первой подавала голос. Обычно, едва прочухавшись ото сна, Марта спешила к колодцу – умыться и попить, натаскать воду для всего дома и поилок. И тогда, стоило взяться за ручку колодезного ворота, к общему хору скотины добавлялся пронзительный скрип высохшего щелястого цилиндра, а уж потом во двор выскакивала тётка, доить Рыжуху, но допрежь того ублажить запаренной с вечера болтушкой. Марта же обихаживала прочую немногочисленную живность. Звякал подойник, лилась в деревянные корытца и желоба вода, выскакивали из дому и хлопали дверью нужника двоюродные братья с сестрицами, каркали грачи и шумно хлопали крыльями, хлопоча над гнёздами в тополиных кронах.

Но утро, хоть и странное, всё же наступило, а это значило, что пора вставать, хоть до сих пор ломит спина после вчерашнего рукоделья. Однако странная тишина, царящая вокруг, настораживала, да что там – пугала до чёртиков.

Где-то неподалёку узнаваемо застрекотала сорока, которой вроде бы делать здесь нечего: из-за шума и дыма дядюшкину кузню птицы облетали стороной. Но после стрекотуньи выдал сухую трель дятел, засвистела иволга… С предчувствием чего-то нехорошего Марта, наконец, разлепила веки – и заморгала. Почему так светло? Проспала? Или сподобилась заснуть средь бела дня, когда все добрые люди работают? А солнце-то какое, бьёт прямо в глаза!