В просторной комнате царил полумрак. Три толстые восковые свечи на золотом массивном подсвечнике-шандане слабо освещали широкий дубовый стол на массивных резных ножках, уставленный разнообразной снедью на деревянных тарелках и серебряных блюдах: солеными грибами, кусками запеченного мяса и большими косыми пирогами. На столе возвышалась массивная резная кружка из слоновой кости, окованная по краям серебром, наполненная до краев русским квасом. Рядом с ней покоился на столе опорожненный питейный рог, оправленный сканным золотом и украшенный лалами, яхонтами и бирюзой[1]. Все предметы, находившиеся в комнате, несмотря на высокую художественную ценность, являлись обычными повседневными предметами обихода.
Справа от стола, на полу, разместился початый бочонок с темно-красной жидкостью, в воздухе терпко пахло винными парами. Неподалеку от винной бочки валялся нечаянно оброненный питейный ковш с витой золотой ручкой и украшенный затейливой чеканкой по золоту.
Дверь, обитая золоченой парчой, с легким скрипом отворилась, в образовавшуюся щель осторожно просунулась женская голова в старинном головном уборе, цепкий девичий взгляд стремительно стрельнул в сторону спящего за столом человека в домашнем атласном халате.
– Кажись, спит, – вполголоса объявила девица толпившимся за дверьми людям.
Появившаяся в дверном проеме мужская рука цепко ухватила любопытную девку за шиворот и с силой втащила назад. Обшитая золотой парчовой тканью дверь широко отворилась, в комнату, бесшумно ступая босыми ногами по узорчатому персидскому ковру, вплыла дородная женщина с заплаканными глазами, следом за ней ковыляла, опираясь на клюку, древняя бабка, скрюченная в поясе от прожитых лет.
– Уснул, родимый, – облегченно вздохнула женщина, но тут ее взгляд упал на разрубленные в щепы коники. Полавочники, шитые из дорогой ткани, валялись чуть в стороне, зияя огромными прорехами. – Ой! Что делается! – она непроизвольно всплеснула руками, невольно повышая голос.
– Тихо ты, дура! – в дверях появился среднего роста коренастый мужичок в широких темно-синих шароварах, заправленных в простые, но добротно сшитые остроносые татарские ичиги, в темно-зеленом расшитом серебром кафтане и темно-красной тафьей на макушке седой головы.
– Ты бы попридержал язык, Спиридон, – злобно ощерилась женщина. – Если бы тебе не пришла блажь в голову послать кровиночку на муку лютую… – из ее заплаканных глаз скатилась скупая слеза.
– Что зенки вылупила? – прошамкала старуха, с силой ткнув клюкой в бок любопытной холопке, пробравшейся в комнату следом за хозяйкой. – В опочивальню несите князя. Не боись, не проснется он. Травка зело сильная, – старая Аграфена смело говорила в полный голос, разглядывая погром, учиненный князем в горнице. Лавки изрублены, боевой топор плотно засел в стене, куда его с силой вогнал князь.
Спиридон понуро опустил голову, не споря с женой. За последние две седмицы ему не раз приходилось выслушивать от жены упреки в участи дочери. Иной раз так тоскливо было на душе, хоть в петлю лезь, и, главное, возразить нечего – сам виноват. Жена права. Кто знал, что случится непоправимое, что именно в этот день придет беда, откуда ее совсем не ждали.
Со стороны степи набежали татары-казаки. Нынче на украинах княжества неспокойно, кочующих орд, не подчиняющихся царям, развелось особенно много. Эмиры, беки, мурзы, нарушая вассальную присягу, покидали своих государей[2] и откочевывали к границам Руси и Литвы, выжидая, кто победит в междоусобной борьбе за Сарайский трон. Изредка между мелкими татарскими родами вспыхивали ожесточенные схватки, но большей частью они дружно грабили окраины вассалов своих бывших сюзеренов – Рязанское, Нижегородское, Московское княжества и Литву.
Спиридон не сильно переживал за судьбу дочери, которую отправил в одну из дальних деревенек собрать пушной оброк. Вместе с дочкой княжеского тиуна Спиридона отправились два десятка служилых татар в качестве охраны да четверо холопов-обозников. Но кто ж знал?
О появлении ворогов упредила дальняя сторожа, и навстречу татарам вышла рать под предводительством Рябого, который распорядился упредить окрестные деревеньки о набеге татар и, забрав почти всех воев из усадьбы, отправился на соединение со служилыми казаками, чтобы дать отпор ворогу.
Татары, разумеется, боя не приняли, огрызаясь лихими наскоками, они отступали и отступали. Русские преследовали татар, вступая в короткие стычки, но так и не смогли уничтожить противника. Возвращаться назад Рябой посчитал опасным, татары, рассыпавшись, могли незаметно просочиться в тыл и устроить засаду.
Дальше преследовать татар воевода не решился: опасался засады. Со стрелковой тактикой легких конных лучников Русь познакомилась не вчера и прекрасно знала все хитрости, на которые способны бесермены. Русских заманивали в засаду, где тяжелая конница татар поставит жирную точку, раздавив уставших русских.
Стоять на месте тоже не выход. От скоротечных наскоков легких татарских лучников падали сраженные короткими стрелами кони, вои пока все живы, но легкораненых с каждым днем становилось все больше и больше. Другая беда – корм для лошадок. То, что прихватили с собой в торбах, уже подходило к концу. Вестники, отправленные воеводой в усадьбу, как сквозь землю провалились. По расчетам воеводы они должны были вернуться к вечеру, но, бесполезно прождав их до самого утра, Рябой вынужден был отдать приказ отходить.
Татары прицепились к войску Рябого, словно банный лист к заднице. Постоянно тревожили стремительными нападениями, издалека осыпая русских стрелами.
Оставив служилых татар с полусотней казаков прикрывать свое отступление, Рябой осторожно возвращался к усадьбе. Шел девятый день с момента выхода русаков из стен крепости.
Когда передовая сторожа принесла весть, что обнаружены тела убитых вестников, Рябой, холодея от ужаса, осознал, что его перехитрили. Оставив казаков самостоятельно разбираться с татарами, воевода, забрав с собой всех служилых татар, скорым маршем помчался назад к усадьбе.
На пути войска русаков встретилась разграбленная деревенька из трех дворов. Сено в деревеньке отсутствовало, татары выгребли все подчистую. Рябой, предчувствуя непоправимое, загоняя ослабевших от бескормицы коней, бросая ослабевших от потери крови товарищей, рвался быстрее вернуться назад, пока еще не поздно.
Усадьба Луки Фомича, главного княжеского воеводы разграблена. Повсюду на вытоптанном снегу лежат ободранные догола трупы защитников усадьбы. Рябой, до крови закусив губу, приказал двигаться дальше, нигде не останавливаясь.
