Древнюю избушку за деревянным мостком через ручей сельчане обходили стороной. Впрочем, это было не трудно. Она и так находилась в стороне. Проживал в ней одинокий старик Ипатыч, сухощавый и нелюдимый. Никого у себя не принимал «на беседу», ни с кем не останавливался перекинуться парой фраз «за урожай», и вообще ни с кем не разговаривал. Если поздоровается кто, то буркнем в ответ что-то нечленораздельное, блеснув глазами из-под густых седых бровей.
Деревенский народ пугливый. Если что не понимает, то непременно досочинит. Вот и про Ипатыча ходили разные байки. Кто говорил, что дед – явно колдун, что ночами видят у него над печной трубой странное зелёное свечение, что из избушки в полнолуние вылезает всякая нечисть и подпирает у честных сельчан двери снаружи, чтобы те не могли выйти из дома.
Слухи укреплялись ещё и тем, что собака у Ипатыча, такая же древняя и бессмертная, как и он, обожала выть. Выла натурально по-волчьи. Иной раз выйдет вечером в село, сядет напротив выбранного ей дома и принимается выть. Прогонят её палками, она подождёт и снова за своё. И действительно, на другой день в доме этом или покойник, или покалеченный, или падёж скотины. Боялись этой собаки больше, чем Ипатыча.
Раз в год приезжал к Ипатычу молодой мужчина, такой же молчун. Покупал на год дров, чинил изгородь, да и по дому кой-чего. Стучал, пилил, строгал. Привозил на своём внедорожнике остатки бросового горбыля с неработающей уже пилорамы. Что-то там мастерил из него на грядках. И, прохозяевав таким образом недельки две, уезжал и снова целый год его никто не видел.
Сельчане гадали: «Сын, не сын, может быть, родственник какой?». Но разведать никто ничего не мог, хотя любопытство истязало беспощадно не только женское, но и мужское население.
Страх, смешанный с любопытством – неиссякаемый источник интереса к персоне, их вызывающей. Редкий день обходился без того, чтобы кто-нибудь из сельских жителей, нет-нет, да и помянул имя Ипатыча всуе.
Весна в том году наступила стремительно. Ещё вчера морозец был под минус пятнадцать, а на утро всё стало киснуть под моросящим дождиком и на третий день всё вконец развезло. Из-под редких сугробов предательски выбегали мелкие ручейки, подтачивая их снизу, и бело-серые груды оседали и морщинились прямо на глазах.
Ипатыч уже третий день не приходил за оставленным ему в магазине хлебом. Наконец, самый смелый Сидор Ильич вместе с бабкой по прозвищу Кобра решились пойти к дому, справится, что там с нелюдимым стариком.
Собаки на удивление нигде не было видно. На длительный стук никто не открывал. Тогда Сидор Ильич, крупно перекрестясь, навалился на дверь плечом, да чуть было не упал в сени. Сырая погода укрепила разбухшую дверь в проёме, которая была не закрыта и при более сильном нажиме всё же поддалась. К удивлению Сидора Ильича на двери не было никакого замка, ни даже щеколды.
– Ётить! Да как же он живёт-то! – возмутился непорядку Сидор Ильич, щурясь в темноте, и правой рукой нащупывая вход в жилую половину. Обнаружив ручку двери, ещё раз громко постучал.
– Ипатыч! Слышь, Ипатыч! Как ты сам-то?
Никто не отвечал. Подождав с полминуты Сидор Ильич тихонько приоткрыл дверь и замер. Бабка Кобра, у которой любопытство превозмогало даже самый страшный страх, подпихивала Сидора Ильича локтем в поясницу: «Ну? Ну что там? Да отодвинься же, чёрт пузатый!».
Сидор Ильич машинально посторонился, и тут сама уже бабка Кобра увидела Ипатыча, мирно лежащего на лавке под образами в красному углу со скрещенными на груди руками.
– Помер! Как есть помер! – запричитала бабка Кобра, бессмысленно затоптавшись от избытка впечатления в дверях, и наступив своим, обутым в калошу, валенком на ногу Сидора Ильича.
– Уууууйди, стерва! – вскричал грузный старик, которому бабка умудрилась приладить ногой на свежую рану под тонким сапогом. Ногу эту Сидор Ильич надрубил слегонца накануне, когда его Лукерья, выгнала из дому наконец-то доколоть остаток дров с зимы. Всякий знает, что рубит дрова по морозцу куда как веселее, чем в слякотную погоду. Уставшая рука у старика сорвалась и вместе с топором просвистела мимо полена. Хорошо, что он её как-то в воздухе сумел притормозить, а то быть бы ему без части ступни. И вот на эту-то обидную рану и умудрилась наступить любопытствующая не в меру Кобра.
Осторожно перешагнув через порог они чуть не вместе протиснулись в двери и тихонько подошли к распрямившемуся на лавке Ипатычу.
– Не дышит, кажись. Вот, ётить, дела-то какие… Давай-ка дуй за фельдшерицей, а я пока тут побуду, мало ли, – скомандовал Сидор Ильич, делающей приторно-скорбный вид бабке Кобре.
Бабка встрепенулась: «Да, да, да!». Её пёстрый подол только мелькнул в проёме двери. Большего счастья трудно было ей даже представить. Ещё бы, ей предоставлялась почётная возможность первой принести новость в народ. И какую новость! Живописно, в лицах представляя себе, как она будет описывать это происшествие сельчанам, сердце её ликовало и готово было уже совершенно вырваться за пределы старой кацавейки, которую носила в молодые годы ещё её бабка.
Первыми на дороге ей попалась группа сельских алкоголиков Гусёк, Капитонов и Маркуша. Они стояли рядом с перекрестком у старой церкви. Это было их обычное место для сшибания на бутылку портвейна, а если повезёт, то и водочки. С этого перекрестка очень хорошо просматривалась вся округа, и было хорошо видно, кто и откуда идёт в единственный, оставшийся на селе, магазин.
Парни были ещё молодые, до тридцати пяти, но не сумевшие закрепиться в городе после окончательного падения колхоза и закрытия рыбцеха. Город, выплюнувший их обратно в село, оставил после себя серость, шум и постоянное чувство собственной неполноценности, которое они власть глушили спиртным всевозможного рода. Они знали наизусть, кто и когда получает из сельчан пенсию или бюджетную зарплату, и издали завидев, этого счастливца, высылали ему навстречу гонца, выбирая из себя персону, смотря по обстоятельствам. То ли будущая жертва была «добытчику» «по родне», то ли оставлена добрая память по какой-то помощи, в общем, действовали по интуиции и прошлой доброй памяти.
Завидев бабку Кобру, троица не проявила к ней особенного интереса. Бабка была скупа и сварлива и даже в знаменательный день получения пенсии никогда не давала на пузырёк, отрубая, как разнузданный прапорщик, коротко и ясно: «Идите на…!».
Бабку Кобру просто распирало от просящейся наружу новости, она думала, что до магазина её просто не донесёт. (Магазин лежал по пути к сельской амбулатории). Троица заметила, что бабка Кобра непроизвольно подгребает к ним, сияющая как новенький рубль, и несказанно этому удивились.
