Я плохо пахну. Это потому что у меня гипергидроз1. И совершенно неважно, сколько раз в день я принимаю душ. Несколько минут спустя моё тело вновь сочится запахом протухшего яйца.
Про гипергидроз я знаю всё. Я – энциклопедический словарь по гипергидрозу. Общий и локализованный; этиология2 – нервные заболевания, туберкулез, вегетососудистая дистония, падение глюкозы в сыворотке крови. Часто – мацерация, то есть размягчение и набухание кожи, что ведет к грибковым и гноеродным осложнениям на поверхности тела. Гипергидроз лечат хирургически. Ювелирная лапароскопия: надрез в области подмышечной впадины, введение рукава с камерой, обнаружение симпатического ствола и пересечение его, ствола этого, током. Моё тело было под ножом хирурга. Через неделю после операции запах вернулся. Словно пес, который всегда находит дорогу домой.
Моя квартира – это многоуровневый склад упакованных в пластик химических соединений. Дезодоранты, крема, присыпки, тальк, одеколоны, туалетная вода, лосьоны, мыло, шампуни, гели для душа. Всюду, в удушающем количестве, влажные салфетки, сухие салфетки, влагопоглощающее и влагоудерживающее белье, одноразовые бумажные трусы и прокладки для брюк, микропорные рубашки и носки, влагоотводящая обувь, вентилируемая верхняя одежда. Весь этот вынужденный косметический арсенал занимает большую часть моего квартирного пространства, и без того скованного бетонным неуютом.
По запаху меня разыскивают ОНИ.
Они уверены в моем проколе. Убеждены, что однажды я совершу непростительную ошибку.
В первую очередь запах я оставляю на деньгах. Деньги – неотъемлемый след цивилизации, от которого цивилизация, вероятно, никогда не отделается. Деньги – единственный перманентный след оставляемый мной.
Я делаю покупки в двадцати, а то и тридцати километрах от того места, где я живу. Дальше невозможно – заканчивается город.
Я умело путаю следы. В толще города я передвигаюсь по диагональным маршрутам. Я избегаю прямых открытых пространств. На открытом пространстве моему запаху есть за что уцепиться. В городской пестроте мой запах покрывается слоем других запахов. И пока мне удается держать Их на расстоянии. Пока я опережаю Их на один ход.
Дело в том, что Они знают, что я что-то знаю. Моё знание сокрыто глубоко в палеокортексе3 моего мозга. Можно сказать этого знания, в общем-то, во мне и нет. В неокортексе4, так уж точно. Однако при нужном инструментарии и необходимом опыте, это знание легко извлечь. А Они в полной мере обладают как первым, так и вторым. И мне приходится убегать, прятаться, оберегая то, о чем не знаю сам.
В последнее время на моей коже появилась странная отметина. Боюсь, что это мацерация. Но сказать наверняка – трудно.
Я подхожу к зеркалу. Тонкие и острые черты лица, залысины, угловатое тело. На шее, выше ключицы образование. Та самая отметина терракотового цвета: пятно размером с детскую ладошку.
Я совершаю обыденный, и опостылевший, ритуал. Втираю антиперспирант в подмышки, сверху – тальк. Нюхаю, изгибая шею; запах протухшего яйца очень далек, но он есть.
Застегиваю пиджак с жестким, плотно облегающим шею воротом, и отметина исчезает.
Ломанная телефонная трель. От неё вздыбился воздух в моей квартире. От телефонной трели корреляция: условная величина спокойствия телефона прервалась, что прервало и мое условное спокойствие.
– Слушаю, – плохо скрываемая дрожь моего голоса.
На том конце инфернальный гул статики.
С каждым звонком телефонного аппарата во мне лампой тревоги загорается один и тот же вопрос: ОНИ?
И все же через телефон Им меня не достать. По крайне мере не в ближайшей перспективе. Я оббил не один порог, заплатил весьма внушительные суммы, чтобы мой провод был подключен через АТС нелегальной бразильской нефтяной компании. Компания, в свою очередь, запитывалась в криминальном районе города Бразилиа. А дальше следы терялись в Атлантическом океане и паутине спутников.
Можно поставить вопрос ребром о необходимости телефона, если он почти прямая наводка. Мушка. Сексот. Но только телефон подскажет мне, что Они рядом. У разменной монеты неизменно две стороны.
Мои ладони вспотели. Я подношу кисти к носу, и обоняние обжигает едкая резкая вонь. Натираю руки нейтральным одеколоном, который стоит тут же, на столике. Проверяю карманы: одеколоны, тальк и влажные салфетки, как всегда, на месте.
Впервые я начал источать зловоние в восьмилетнем возрасте. Я помню первый день учебного года в младшей школе. Я сижу за деревянной партой, моя соседка – кудрявая рыженькая девочка с маленькими ручками, сплошь в рыжих точечках веснушек. Девочка откровенно сторонится меня, пусть и стесняется, или боится, об этом сказать. По звонку она вскакивает и убегает прочь из класса. Так же поспешно покидают классную комнату и все остальные дети. Учительница, высохшая женщина неопределенного возраста, взмахом кисти зовет меня. У нее голос с никотиновой хрипотцой, которым она спрашивает, люблю ли я умываться. Я киваю – люблю. Она отводит глаза, и задает еще вопрос: следит ли моя мама за чистотой меня. Я киваю – следит. Учительница закатывает глаза под вульгарно-накрашенные и алкогольно-припухшие веки. И я, обнаженный в своей правоте, понимаю – она мне не верит.
Улицы спокойны. Город мерно дышит, изредка содрогаясь в припадках промышленного кашля. Так случается, когда гигантский осьминог завода, распластавшийся в черте города, выбрасывает из себя радугу технических отходов.
Я иду, мысленно рисуя в голове диагонали на проекции городской карты, схемой застывшей перед моим взором. Сегодня мой маршрут на юго-восток: один автобус, один трамвай.
Однажды этот путь я проделал бегом. Тридцать два километра, как показал мой шагомер. Тогда Их ищейки – злобные твари, напоминающие морских каракатиц – засекли мой запах, только-только я вышел из раздвижных дверей магазина. Тогда Они были на расстоянии вытянутой руки.
Пожалуй, в тот раз я испытал самое жуткое ощущение в своей жизни: по хребту ползет огромный муравей страха, на каждом шагу вонзая острые мандибулы в позвонки. Центральная нервная система визжит на ультразвуке. Надпочечники плюются адреналином так, точно их подключили к турбонасосу. Серотониновый удар, во рту привкус металла. Я бежал среди спальных микрорайонов, мои легкие готовы были взорваться. Полагаю, в тот день я слишком халатно отнесся к устранению запаха. За что, собственно, чуть не поплатился.
Зеленый автобус замирает в кармане остановки. Внутри клейкой массы пассажиров и я. Мой запах все еще остается незамеченным. Запах еще часть общей формулы, поэтому я невидимка. Как для Них, так и для окружающих.
