Начну с детства, ведь так положено. Родился я с волосами на спине, о чем папа с мамой напоминали мне не один год. Рос я в Москве и деревне летом. Во-первых, хочу рассказать о первых шагах. Первое, что я, наверно, понял, был такой момент: я иду по парку с родителями, они держат за руку меня каждый и подтягивают вверх, я смотрю на прохожих и удивляюсь, какие все разные, у всех своё лицо, свой голос, свой взгляд, и у меня появляется вопрос: каким образом Бог воссоздаёт из, казалось бы, простого макета столько разных черт, которые схожи одними деталями, но при этом отличаются. То есть, например: у одного глаза и уши такие же, как и у другого, но вот нос и рот у них разные. Чудесно, не правда ли?
Дальше я помню моменты те, что представляют образ паренька, который настраивается на ощущение весны. То есть, когда холод уходит и возвращается тепло. То есть период, когда страх превращается в бесстрашие, но при этом то бесстрашие, которое хочет оставить эту весну навсегда. Я разбирал по частям мысли других, ставил рядом со своими и смотрел, что же это: больше, чем надо, или нормально. У меня в тот период очень часто появлялась мысль, которую я обязательно должен рассказать, например маме, шёл, шёл, а потом бац! И та мысль исчезает перед миром образа других людей. И что я делал? Я шёл обратно по тем местам, где был, и там мысль за мыслью, слово за словом вытаскивал эту реальную мысль, реальную потому, что я без неё не мог существовать, существовать там, где и мысли других. Боялся я, но тем страхом, что не в груди, не в пятках, а в благоразумии. Ведь жизнь преподала мне важный урок. В тот раз я был у бабушки в деревне. Мы с младшим братом баловались, играли и придумывали. Но вдруг после того, как я сказал свою неокрепшую мысль, ко мне подходит его отец, мой дядя, и говорит: «Что ты делаешь с моим сыном, он станет таким, как ты, дураком!» Я, ещё не сталкивающийся прежде с подменой понятий и утаиванием истины, стушевался. И, так подумав, что дядя прав, что я такой плохой, сделал то, с чем тоже раньше не сталкивался, со злом. Я пошёл наверх нашей избушки и там, каков есть, сел на брата, и я не хотел бы поддаться искушению, как и мой брат, я помню, но тучи тогда сошлись, солнце исчезло, и была только эта комната, которая притворилась правдой (дядина ложь) и которую в нас использовали на миг, но миг был ужасен. Я не буду рассказывать подробности того, что произошло, но этого не выносит моя душа до сих пор. Из этого случая я вынес урок, именно на плечах вынес. Я ушёл за деревню и по дороге Бог дал лицезреть эту ситуацию, я поверил лжи.
И когда любовь к семье и брату пересилила эту подлость и зло, я раскаялся и почувствовал то, что прежде мною не читалось, это высокое чувство, и называется оно прощение, себя и других в этой ситуации. Я пошёл дальше, впереди оказалось много места поиску себя как личности, с которой общаются другие люди. Сначала я был деревенским пацаном с верой в просторы и дома с людьми, что стоят по всей России. Пока не защемила тоска, я стал интеллигентом, учтивым и внимательным к другим. По правде, мне сейчас не хватает тех чувств и образов. Эти метания привели меня к родному детскому саду. Меня звали на прогулке, если кто-то раскопал многоножку, и заворожённо смотрели, как она ползает по моей руке.
По весне мы ловили кораблики, те ростки, что падали с деревьев. И наудачу совершали тайный обряд, тебе не расскажу, потому что он тайный. Зимой глядели на звёздное небо и удивлялись, что темнеет уже к четырём-пяти часам, времени выхода на прогулку. Я собирал новости и свои мысли, ожидания и чувствовал их отдельно друг от друга. Например, я сидел после обеда в тихий час и ждал маму, которая обещала что-то купить, такое ценное для меня, да и для всех моих сверстников. И вот тогда один, сидя в игрушках разных ребят, я видел лучи моего ожидания новой части «Пиратов Карибского моря», а отдельно висел луч размышления о судьбе какого-то человека, где его ущемили, и какое право у него есть ответить. Главное, что это было у меня без удержки и приходило само собой. Думаю, это гармония. Но было другое время, такое, что приходил домой и там неуверенно толкал себя к разговорам с сестрой и родителями об истине, что чувствовал всей душой и боролся, даже ночью (под кроватью с казаками), за право вести истину с собой в любых местах, где бы ты ни был. И появлялось чувство аскета. Например, я не мечтал до лет пяти и первый раз дал себе помечтать, как учитель ученику, то есть по правилам: мечтают дети о машинке, значит, и я буду о ней. Научиться мечтать – вообще сложная наука. Мечтать именно от своего сердца я научился лишь в школе и то не в первые четыре года. Но мечта была у нас верою, верою в то, что замечают лишь дети и дураки (юродивые), она черпалась из мультиков, книжек, маминых колыбельных и игр в пиратов. Вера в чудо сотворения живого в каждую мелочь, каждую пылинку на этом свете.
Ведь только в школе говорят и учат: смотри, человек – это живое, а камень – это неживое. И тут надо правильно воспринять: да, камень неживой, но он часть мира, в мире которого человек ходит по этому камню, стучит им или, в общем, просто замечает!
Первая любовь моя перешла из сада в начальную школу (они были совмещены) и длилась пять лет, но чувствую, в сердце, там, она-то есть. Её звали Катя, она была самой красивой девочкой в классе, и чувствовалось, что не одному мне так кажется (по секрету). Я хотел сидеть с ней за одной партой и разговаривать. Какое-то время так и было, я, безусловно, счастлив был. Но из-за этих как раз разговоров нас рассадили. Но появился как раз ВК, там было клёво тогда. Граффити на стенах, статусы: влюблён, свободен, в поиске, все сложно. Я решил, что это моя любовь на всю жизнь. Мы переписывались там почти каждый день, а в школе не разговаривали. Ну-ну-ну, что-то я слишком увлёкся про садик. Дальше. Я признался ей в чувствах только на выпускном из начальной школы, в самый последний день, когда мы виделись.
