А тараканы бегали по стенке
Портвейном липким грязный стол залит.
Гремела музыка и женские коленки
Уныло гладил ротный замполит.
(1986 год – это единственные строки написанные за два года службы)
Кто-то тормошил меня за плечо.
– Товарищ старший лейтенант! А, товарищ старший лейтенант… Вы велели себя к подъёму разбудить.
Я ещё не отошёл от пьянки. В висках стучало, во рту сушняк. Надо вставать. Всё вокруг поплыло. Вновь присел на кровать. Среди свинарника и бардака увидал недопитую бутылку «Жигулей», дотянулся и жадно её доглотал.
Напротив меня стол, за ним двухъярусная кровать. Снизу спит капитан Быченков, а сверху над ним Пузырь, недавно пополнивший нашу роту молодой лейтенантик.
Посылать на подьем Бычу бесполезно – на хуй пошлёт.
А Пузырь мертвый просто, да и не справится он с поставленной задачей. Жаль замполит с биксами в городе завис.
Придется самому!
Ёб вашу мать, хуёво как! Шатает…
Мы отдельная трассовая рота Бамовского железнодорожного батальона. Дислоцированы в поселке Хурмули и командированы на выполнение важнейших путевых работ Всесоюзной Комсомольско-Молодежной стройки Амурской ТЭЦ. Стоим в пяти километрах от Амурска, у городских очистных систем. Хорошо сейчас декабрь, самые морозы, а то бы нестерпимо воняло говном, летом аж до рвоты. Две комендатуры, батальон стройбата и наша трассовая рота – вот и вся всесоюзная комсомольско-молодежная стройка Амурской ТЭЦ, бля…
Застегнул портупею. На потолке каморки на удавке тусклая лампа. Гудит сварная печка. На улице – 35—36. Ещё не так холодно). Таджик Махмуд круглосуточно следит за теплом в нашей будке, наводит порядок и чистит господам офицерам сапоги. Махмуду очень повезло по жизни, всегда тепло, как в родном Ленинабаде. Да и завидуют ему все солдаты.
Темень, бля! Поссал на снег.
Дневальный на месте, видать Махмуд маякнул… Повезло, суки…
Над палатками белый дымок вьется из труб. Верх у палаток брезентовый, а стены в два ряда из досок сколочены, а проём между ними хуйнёй всякой забит для теплоты. Окон нет. Внутри лампа на шестьдесят ватт одна. Ничо на тридцать харь хватает.. Ну а если не дай Бог, полыхнёт палатка – пиздец взводу. Заживо сгорят. Выход то всего один и узкий с небольшой горловиной. Рядом с ним висит агитационный плакат: «Береги, друг, тепло как своего товарища!» Такие, хули, обстоятельства!..
И уебал под ребро сапогом яловым тварь! Заснул тот пидар дневальный у печки. Повалился безмозглый, захрипел.
Я по ведру, что рядом стояло, пинком ещё от злости как хуйнул! Полетело по палатке, загрохотало.
– Рота подъём! Шпалы пришли!
Солдаты зашевелились, шибануло вонью, сунул нос в полушубок.
У каждого ноги в гниющих болячках и открытых язвах. «Ни хуя не сделать с этой напастью, командир!» – То и дело талдычит военврач. Поебать, служба военная такая!
– Шэвелыс давай, шэвэлыс!
Услышал я голос Гаджи, ефрейтора, исполняющего обязанности старшины.
Мой верный пёс Гаджи! Я увидел тебя сразу, как только ты попал к нам. На третьем месяце службы ты случайно выебал жену парторга, которая взяла тебя в качестве мула для похода в сельпо. Потом ты стал ебать её регулярно, но через пару недель тебя вложили. О нашей трассовой роте по батальону ходили легенды ужасов – не дай-то Бог сюда попасть. Вот и попал Гаджи к нам вместе с устным распоряжением товарища майора-парторга: «Сжить со свету». Поговаривали, его жену весь батальон переебал. Но не повезло только Гаджи. Зато повезло мне с Ним. В тот день замполит, детина сто девяносто росту, обладающий превосходным прямым ударом с правой, отечески обнял прибывшего и пропел свою заученную для пополнения фразу: «Сынок, я могу обещать тебе только одно… Ты вернёшься отсюда живым – это мой долг, а там….» – И замполит кивнул на палатки – «Как себя поставишь.»
В первую ночь Гаджи перепиздил пол палатки, а ещё через день отхуярил в одиночку черенком от лопаты взвод стройбатовцев, которые пришли бить моих солдат. Воин!
Земляков у Гаджи в роте не было. Ему даже не с кем было поговорить по-тарабарски. И я его приблизил. В награду за преданность давал ему свою парадную гражданку, которой завидовал весь батальон, включая часы Сейко, плюс немного денег на карман, чтоб не было стыдно перед бабами. Гаджи мог ездить на блядки в самый Амурск! Конечно, с моим приказом вернуться в роту не позднее 6.00. Ни разу не подвёл. Мужчина!
Остальным солдатам оставалось ебать только стрелочницу, Бабу-Ягу лет шестидесяти, немытую и беззубую. Её будка, только без курьих ножек, стояла метрах в двухстах от нашего лагеря.
А шо делать… Шо делать…
В закутке палатки крепились 3—4 рукомойника. А вода в них, блядь, такая ледяная! Поэтому бойцы сразу бежали по нужде и в строй. Столовая тоже палатка, но похолодней. Каша на вилке застывает. Пар изо рта при кормёжке валит. Тарелки хуёво моются. Зато мух и тараканов в жратве к счастью нет. Вот настанет лето, тогда это станет нормой. Дополнительно к завтраку – Бамовская добавка: кофе с молоком и две поливитаминки. Солдаты были твёрдо убеждены, что это специальные «колёса», чтоб не стоял, и ненавистно сбрасывали витамины на земляной пол.
– Товарищ, старший лэйтэнант, рота на утренный развод построэна! – И Гаджи приложил руку к ушанке.
Я глядел на закопченные рожи, и похмельная тоска брала с новой силой.
– Здравствуйте, товарищи солдаты – раздался вдруг бодрый голос за спиной.
Это замполит с блядок прискакал и тут же на развод. Молодец!
– Здравия желаем, товарищ старший летенант. – Вяло прозвучало по строю.
Замполит нахмурился:
– Не понял! Что? Родину любить разучились? Упор лёжа принять!
Рота замешкалась на морозе.
Замполит снёс первого попавшегося пинком в бок. Тот опрокинулся, и рота приняла упор лёжа. После отжатия от снега, силы естественно прибавились, и замполит остался доволен новым приветствием. Затем он наклонился к моему уху:
– Командир, для тебя новости. Одна не очень, вторая хорошая.
Я кивнул:
– Давай. Всё равно с какой.
– Связывался с батальоном, передали, что если не разгрузишь до десяти, простой вагонов будешь из своего кармана платить. А вторая хорошая, я щас на вагоны смотрел, там один без креозота есть.
Вторая новость порадовала, а первая нисколь не напрягла. Места для разгрузки всё равно не было. Наше пространство было до отказа забито этой хуйнёй и рельсами. Скину под откос, тут же решил я, утилизирую. Это быстрее, складировать не надо, а когда придут вертушки с щебнем, засыплю сверху.
И станционный тепловоз потолкал вагоны, кроме одного, к откосу в метрах восьмистах от нас. Загрохотали борта, перерубили стяжки, и просмоленные брусья полетели в обрыв. А я пошел будить Бычу.
