В этой тихой части Уорикшира смерть посещала города и деревни так же часто, как и везде в Англии. Сыновья и отцы погибли на мировой войне; ужасная эпидемия гриппа опустошила графство, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей, как по всей Европе, и убийства случались порой даже здесь, в Аппер-Стритеме.
Так, одним прекрасным июньским утром, когда ранний туман поднимался в солнечном свете, подобно савану, полковник Харрис был хладнокровно убит на лугу, где цвели лютики и примула, и его последним осознанным чувством был гнев. Дикая черная ярость пронзила его, прежде чем все погрузилось в небытие, и он, несмотря на ружейный выстрел, еще успел вонзить шпоры в бока коня, покуда его руки сжимали поводья в спазме, крепком как железо.
Он умирал тяжело, неохотно, ругая Бога, и его крик отозвался эхом в тихих лесах, подняв стаи грачей с деревьев.
В Лондоне, где дождь лил с карнизов и бежал черной водой по сточным канавам, человек по фамилии Боулс, никогда не слышавший о полковнике Харрисе, получил информацию, которая могла стать ему подспорьем в тайном расследовании жизни и деятельности одного из коллег Скотленд-Ярда.
Он сидел за столом в мрачном, старом кирпичном здании, уставясь на лежащее перед ним письмо. Оно было написано на дешевой бумаге густыми чернилами, округлым детским почерком, но Боулс почти боялся притронуться к нему. Письмо было для него бесценным, и, если он молил богов, в которых верил, даровать ему необходимое оружие, они не могли лучше выполнить его просьбу.
Его светлокожее лицо расплылось в радостной улыбке, а суровые, янтарного цвета глаза прищурились.
Если это было правдой – а у него имелись все основания в это верить, – он был абсолютно прав насчет Иена Ратлиджа. Боулс был отомщен шестью строчками, написанными девичьим почерком.
Прочитав письмо последний раз, Боулс аккуратно сложил его, спрятал в конверт и положил в ящик стола.
Теперь вопрос заключался в том, как лучше использовать эти знания, не опалившись в огне, который он хотел разжечь.
Если бы те же самые боги придумали способ…
Но похоже, он у них был.
Спустя двадцать четыре часа из Уорикшира прибыла просьба о помощи, и суперинтендент Боулс абсолютно случайно оказался в нужном месте и в нужный момент, чтобы выдвинуть простое и явно конструктивное предложение. Боги были очень щедрыми. Боулс был необычайно им признателен.
Просьба о помощи прибыла в Скотленд-Ярд по обычным каналам и была изложена обычными терминами. Но в сухих строках ощущалась явная паника.
Местные полицейские силы, озадаченные жестоким убийством полковника Харриса, делали все, чтобы провести расследование быстро и эффективно. Но когда было зафиксировано заявление одного свидетеля и инспектор Форрест понял, к чему оно может привести, в полиции Аппер-Стритема испугались не на шутку.
На совещании с высшими властями графства было благоразумно решено позволить Скотленд-Ярду разбираться в ситуации, а самим держаться от расследования как можно дальше. В данном случае столичное вмешательство искренне приветствовалось. С нескрываемым облегчением инспектор Форрест направил свою просьбу в Лондон.
Ярд, в свою очередь, столкнулся с серьезной дилеммой. Волей-неволей они получили к рассмотрению дело, где были необходимы осторожность и опыт. В то же время оно было скверным, с какой стороны на него ни смотреть, и чья-то голова обязательно должна была покатиться. Следовательно, человек, посланный в Уорикшир, должен быть легко заменяемым, как бы хорош он ни был на своей работе.
И тогда Боулс выступил со своевременными комментариями.
Инспектор Ратлидж вернулся в Ярд, покрыв себя грязью и славой в окопах Франции. Такой выбор, без сомнения, снискал бы популярность в Уорикшире, так как демонстрировал чуткость, необходимую в данных обстоятельствах. Что касается опыта, инспектор расследовал ряд серьезных дел до войны, оставив блистательный послужной список. Слова «козел отпущения» конечно же не были употреблены, но Боулс деликатно указал, что пожертвовать Ратлиджем было бы наименьшей моральной потерей – если бы дело дошло до этого, – так как он только что вернулся в полицию.
Последовала полуискренняя увертка относительно состояния здоровья Ратлиджа, но Боулс решительно отмел ее. Врачи объявили инспектора пригодным к исполнению обязанностей, не так ли? И хотя он все еще был худым и изможденным, но уже напоминал человека, ушедшего в армию в 1914 году. Естественно, он стал старше и бесстрастнее, но этого следовало ожидать. Война изменила многих…
Рекомендация была одобрена, и обрадованного Боулса послали уведомить Ратлиджа. Найдя инспектора в маленькой комнатушке, где он читал пачку рапортов о текущих делах, Боулс постоял в коридоре несколько минут, стараясь выровнять дыхание и принудить себя к сдержанности. Затем он открыл дверь и вошел. Человек за письменным столом поднял взгляд – улыбка преобразила его худое бледное лицо, оживив усталые глаза.
– Война не улучшила человеческую натуру, верно? – Он постучал по открытой папке и добавил: – Пятое убийство во время потасовки. Кажется, армия смогла научить нас кое-чему – а именно помещать лезвие между ребрами с нужным результатом. Никто из пятерых не выжил. Если бы мы так орудовали штыками, воюя с немцами во Франции, то были бы дома в шестнадцатом году.
Голос был приятным и мелодичным. И именно его Боулс, обладавший пронзительным северным акцентом, больше всего не любил у Ратлиджа, как и тот факт, что его отец был адвокатом, а не бедным шахтером. Обучение легко давалось Ратлиджу. Ему не пришлось упорно работать, вдалбливая каждый кусочек знаний в мозг усилием воли, и бояться экзаменов, ощущая себя посредственностью. Необходимость суровой борьбы там, где другие парили на фалдах фраков выросших в Лондоне отцов и дедов, задевала гордость. Кровь всегда давала о себе знать. Боулса это возмущало. Если бы существовала справедливость, германский штык должен был прикончить этого солдата вместе с остальными.
– Ну, вы можете это отложить. У Майклсона есть кое-что для вас, – сообщил Боулс, составляя в уме фразы, которые доносили бы только голые факты, оставляя в стороне нюансы, могущие насторожить Ратлиджа или дать ему возможность отказаться от поездки в Уорикшир. – Пройдет месяц, и ваши фотографии будут во всех чертовых газетах, помяните мое слово. – Он сел и начал вежливо описывать ситуацию.
Оставив позади пригороды Лондона, Ратлидж поехал на северо-запад. Утро было скверное, дождь стучал по ветровому стеклу, падая с серого неба грязным занавесом от горизонта к горизонту; колеса отбрасывали по обе стороны потоки воды, словно черные крылья.
Адская погода для июня.
