Виктор Отравка спускался по Длинной Лестнице к михинскому порту и напевал песенку. Незаметно для самого себя выводил хриплым тенором простенькую мелодию, какую троллины-шпалоукладчицы на Станции Нигде гудят за своей монотонной работой. Этот приземистый, обманчиво неуклюжий буролесец не поверил бы, что поёт, подбираясь к врагу. А если бы услыхал о том от согильдийца, мог бы и в зубы ткнуть, мол, не мети. Чего петь-то? Дичь разгонять?
Одет охотник был неброско, в выцветшее зелёно-коричневое, и походил на сухой дубовый пенёк. Или даже был им в незапамятные времена. Древесные останки Злой Чащи нередко выкапывались из родной почвы. Один из них мог давно крутиться у людского жилья и перенять необходимые ухватки.
Отравка шёл налегке. Тёплую одежду и запасы спрятал в заброшенной деревеньке Марустер, от которой остались три деревянных остова в высокой траве, сломанный колодезный журавль да запрет приближаться после заката. Всё вкупе обещало сохранность имущества. Обычно Виктор брал с собой мешки, много холщовых сумок разной вместительности, чтоб ни плотвички не пропало. Но этот случай – особый. Будет охота удачной – всё на себе не унесёшь. Пришлось договориться с приятелем-гномом. На пять рейсов, может быть, и на шесть. Караванщик ждал сообщения котом-телепатом в «Слепой рыбе».
Перевезти хозяйство целого города будет непросто.
Отравка любил такие дела. Неслыханные. Наёмник не одну пару штанов протёр в «Рыбе» и других столичных кабаках. И будь слухи мелкой монетой, ему хватило бы на покупку у жителей Города Ночь их знаменитой Арены. Убедился: все отступились, даже Гильдмастер, старик Ю. Сам Король официально предостерёг браконьеров: идёшь в Михин – посолись-поперчись да накрой глупую макушку салатовым листом.
Значит, тем громче слава, если одолеть в одиночку.
Не говоря уж о добыче. Ведь михинская Тварь – большая куча одушевлённых предметов, гоблинов и утопленников. Разумный мусор. Рассказывали ещё про огонь и яд, извергаемые из утробы чудовища. Про летающие лезвия, вслепую находящие жертву и опять прирастающие к туше врага. Куда же деваются трупы?
Охотник застыл, оборвал песенку. Что-то двинулось в переулке оставленного города.
Виктор быстро и внимательно осмотрелся, принюхался, прислушался, как умеют только буролесцы. Всем естеством оценил шансы остаться в живых. Влево и вправо поднимались улицы, покинутые пешеходами и всадниками. Только фонарные столбы обвивала сорная трава. Безымянные, бессловесные стебли, раздвигающие корнями камни мостовых. В другой раз охотник бы точно с ними, с зелёными, разобрался. Непорядок: гость в город, а растение тебе ни колючки в карман, ни капли яда в бок. Ни словца острого, насмешливого… Только свет едят, дождь пьют и кверху пырятся – без понятия о вежливости.
Виктор, лесовик по рождению, нахмурился, чувствуя себя обманутым, будто укусил игрушечное яблоко. Хотя отчего бы? Пусть ломают мостовую, народ вернётся – новую положит. Ветер с Вод налетел, взметнул полы длинной куртки, торопливо ощупал, точь-в-точь гвардейцы на Треугольной площади, когда ищут спрятанный нож. Пыль взвилась над камнями и рассыпалась. Отравка, вздрогнул, заметив, что стоит без толку.
И двинулся вперёд. Какую мысль он чуть не оставил на верхней ступеньке?..
Ага, трупы-то где – добыча Твари из Вод?
Встречаются существа, не оставляющие от обеда ни крошки, ни косточки. Но редко. Даже буролесские могильные черви, заглатывающие дичь крупнее любой из собственных голов, выплёвывали маленького плакуна. А уж гадили они, кишки ползучие! За полсотни шагов с-под ветра не подступишься. Может, михинский зверь объедки на брюхо лепит, ровно королевские медали.
Победи такую мразь – и вечная благодарность тебе по всему Приводью! Не только в плотве, в монете то есть, а в уважении серьёзных людей. Виктор в последнее время чуток пресытился рисковой жизнью в чаще. При множестве явных достоинствах – вольное чародейство, нежность причудливых созданий, охота за переменчивыми бестиями – был в ней один недостаток. Погода!
Именно. Приличного дома в Злом Лесу не построишь, каждую ночь в другой норе хоронишься. А сверху или полощет, или метёт, или жарит, или на иной лад бодрит. Прежде, кстати, не замечал. Медвервольфову шубу на макушку, шушуна-грелку в ноги – и вперёд, в чудесные сновидения. А с недавнего – бесит. Так бы и влез на небо, тамошним ливунам-грохотунам уши оборвал и вниз унёс. Пусть послушают, что люди про них говорят. И нормальные, промокаемые звери…
А тут, в Михине, огромное страшилище, целиком из всякого добра. Самое ценное выковырять, остальное местным оставить. В знак беспримерной щедрости.
Отравка сечь да рубить чудовище с краёв не собирался – не дурак. Ухитриться бы влезть в шкуру бестии и поломать погань изнутри. Там сидел, наверное, мелкий бес-управитель, посылал гигантскую армию безмозглой дряни жрать да людей пугать.
Молодой согильдеец Рен Ключник, услышав о плане нападения, высказался загадочно: «На курдля охотятся изнутри!» И тут же засмущался, точно застигнутый без штанов. Парня прокляли: из него сыпались стихи, заклятья и всякий старомирский бред. Приходилось пропускать мимо ушей. Мало ли с какими курдлями приходится иметь дело мастерам по замкам и засовам…
Да хоть бы показалось уже! Ждать – хуже, чем убегать, лещ наизнанку! Виктор замер на нижней ступеньке у причала. Быстро защитил себя чарами юркости и обманчивой беспомощности. Постоял и снова замурлыкал под нос. Воды тихонько плескали в носки сапог. Гильдейский оружейник снабдил буролесца длинным кинжалом, заточенным странно, подобно игле. Были у наёмника и собственные любимые клинки. Но Отравка больше рассчитывал на личную магию. Думал, если к тому пойдёт, разорвать гада голыми руками. Ударить, ни капли себя не жалея. Дважды на одного зверя не ходят! Схватиться – и делу конец. Ещё до заката. Затемно в Марустере и вправду делать было нечего.
Прямо под обветшалым причалом зарябила, смялась поверхность мутной воды. Отравка замолк, не допев. Наступила нехорошая тишина. Только ветер посвистывал в сваях разрушенного Храма Морской змеи.
Тварь оказалась серой, пятнистой, цвета мяса, долго пролежавшего в сырости. Всё больше бесформенного тела воздвигалось над дощатым причалом. Оно скрипело, проваливалось внутрь себя и корчилось. Ничего отвратительнее охотник не видел никогда. Он коротко вдохнул, ожидая удушающей вони, сопутствующей некромантским фокусам. Но ветер донёс лишь крепкий аромат соли, рыбы и ржавчины. Боец медленно отступал, выискивая уязвимое место на брюшном панцире чудовища, сплавленном из печных заслонок, могильных плит и рыбачьих лодок. Виктора предупреждали о невообразимой величине противника. Но сейчас, ошалело задрав голову на полную ненависти гору хлама, вдруг понял: свалится плашмя – раздавит, как троллий поезд гусеницу. Перед расширившимися глазами буролесца проскрежетали ржавые латы с древних рыцарских картин. В латах торчало раздутое тело владельца. Флегматичный взгляд из-под забрала с тенью интереса скользнул по лицу Отравки. В высоте мертвец отвёл глаза.
