Три цели стоят передо мной в этой книге. Первая состоит в том, чтобы просто предложить обзор основных текстов политической мысли позднего Средневековья и раннего Нового времени. Я последовательно обсуждаю главные политические сочинения Данте, Марсилия Падуанского, Макиавелли, Гвиччардини, Эразма Роттердамского и Томаса Мора, Лютера, Кальвина и их учеников, а также Витории и Суареса, французских теоретиков-конституционалистов, включая Безу, Отмана, Морне и в особенности Бодена. Мне думается, что со времени публикации книги профессора Пьера Менара L’essor de la philosophie politique au XVIe siècle[1] не было попыток написать такой обзор. Менар создал, несомненно, классический труд, и я даже не смею соперничать с широтой и глубиной его знаний. Однако со времени первого издания этой книги прошло более сорока лет, и в этой области произошел некоторый прогресс. Появилось много новых изданий первоисточников, нередко содержащих важные научные открытия. Создана обширная исследовательская литература, выявившая множество новой информации и оспорившая множество расхожих мнений о важнейших текстах. Поэтому, мне кажется, стоит попробовать написать более современный обзор того же периода, приняв во внимание, насколько это возможно, наиболее значимые результаты последних исследований.
Моя вторая цель – в том, чтобы использовать тексты политической теории позднего Средневековья и раннего Нового времени для освещения более широкой исторической темы. Я надеюсь обрисовать процесс, в ходе которого оформилось нововременное понятие государства (the State). Сказав об этом, нужно объяснить хронологические рамки этой книги. Мой рассказ начинается с конца XIII в. и продолжается вплоть до конца XVI в., поскольку, как я постараюсь показать, за это время понятие государства приобретает узнаваемые нововременные черты[2]. Произошел решительный сдвиг от идеи «правителя, поддерживающего свое состояние (his state)» – то есть попросту подтверждающего свое положение, – к идее конкретного правового и конституционного порядка, то есть государственного порядка, который правитель должен поддерживать. Вследствие этого преобразования основанием для правления становится власть государства, а не правителя. А это, в свою очередь, позволяет концептуализировать государство в отчетливых терминах Нового времени – как единственный источник права и легитимной силы на своей территории и как единственный объект, для которого допустимо требовать повиновения от своих граждан[3].
Рассмотрев, как это концептуальное изменение совершилось в процессе исторического развития, в Заключении я ненадолго перейду от истории к исторической семантике – от понятия государства к слову State. Характерный признак того, что общество начало осознанно пользоваться новым понятием, на мой взгляд, заключается в появлении нового словаря, с помощью которого артикулируется и истолковывается это понятие. Поэтому я считаю решающим подтверждением моего главного тезиса то, что к концу XVI в., по крайней мере в Англии и Франции, мы находим слова State and L’État, которые начинают впервые использоваться в современном (modern) смысле.
Третья моя забота состоит в том, чтобы предоставить пример особого подхода к изучению и интерпретации исторических текстов. Я уже обсуждал этот подход в ряде статей, опубликованных в течение последних двенадцати лет, и мне кажется не слишком удобным пересказывать здесь их положения[4]. В любом случае, если мой метод чего-нибудь стоит, я надеюсь, что это проявится, когда я перейду к практической реализации своих предписаний непосредственно в самой книге. Но, возможно, будет полезно совсем кратко обозначить суть вопроса, сопоставив мой подход с более традиционным методом изучения истории политических идей – тем, который применял, в частности, профессор Менар. Он относится к этому предмету как к истории так называемых классических текстов, создавая одну за другой главы, посвященные важнейшим работам Макиавелли, Эразма, Мора, Лютера, Кальвина и других крупных фигур. Я же, напротив, стараюсь не слишком сосредоточиваться на ведущих теоретиках, но, вместо этого, обращать внимание на более широкую социальную и интеллектуальную среду, из которой выросли эти работы. Я начинаю с рассуждения о том, что считаю наиболее характерными особенностями обществ, в которых и для которых они создавали свои труды. Ибо, по моему мнению, сама политическая жизнь ставит перед политическим теоретиком основные проблемы, заставляя выглядеть проблематичным определенный круг ситуаций и превращая соответствующий круг вопросов в главный предмет дискуссии. Однако я не хочу сказать, что воспринимаю эту идеологическую надстройку как прямое следствие социального базиса. Я считаю, что не менее важно принимать в расчет интеллектуальный контекст, в котором задумывались основные тексты – контекст более ранних сочинений, унаследованных установок в отношении политического общества и гораздо менее долговечные воздействия на социальную и политическую мысль. Очевидно, что природа и границы нормативного словаря, доступного в любое время, помогут также определить, как именно отбираются и обсуждаются определенные вопросы. Таким образом, я постарался написать не столько историю классических текстов, сколько историю идеологий, поскольку моя цель состояла в том, чтобы выстроить общую рамку, внутри которой можно затем располагать сочинения более видных теоретиков.
Можно спросить, почему я применил такой довольно непростой подход. Мне хотелось бы завершить эти предварительные замечания наброском ответа на этот вопрос. Меня потому не устраивает традиционный «текстуалистский» метод, что его представители, притязая на написание истории политической мысли, редко знакомили нас с подлинной историей. Одним из общих мест современной историографии по праву стала идея, что если мы хотим понять более ранние общества, нам нужно восстановить их ментальность и по возможности проникнуться ею, насколько это возможно. Однако трудно понять, как достичь такого исторического понимания, если, изучая политические идеи, мы будем продолжать сосредоточивать наше основное внимание на тех, кто рассуждал о проблемах политической жизни на таком уровне абстракции и интеллектуального мастерства, который был недосягаем для их современников. Если же, с другой стороны, мы постараемся вписать эти классические тексты в соответствующий идеологический контекст, вероятно, мы сможем создать более реалистическую картину того, как функционировало политическое мышление во всех его разнообразных формах в более ранние периоды. Таким образом, я заявляю, что достоинство моего подхода состоит в том, что при удачном применении он мог бы обещать нам историю политической теории, которая будет иметь подлинно исторический характер.
