Историческая поэтика, зародившаяся в России более ста лет назад, вновь становится актуальна и авторитетна для исследователей, связывающих с ней надежды на решение одной из насущных задач науки о литературе – преодоления раскола между историческим и теоретическим знанием.
Созданная в конце ХIХ в. как новое научное направление и учебная дисциплина А. Н. Веселовским, она определяла развитие отечественного литературоведения на протяжении всего ХХ в., оказав воздействие на теоретические исследования, сравнительно-историческое литературоведение, фольклористику, медиевистику, работы по литературе Нового времени (труды В. М. Жирмунского, М. И. Стеблин-Каменского, О. М. Фрейденберг, В. Я. Проппа, М. М. Бахтина, Е. М. Мелетинского, А. В. Михайлова, С. С. Аверинцева и др.). В XXI в. она становится наконец известна и на Западе.
Все возрастающий интерес к исторической поэтике проявляется, с одной стороны, в попытке изучения тех или иных явлений художественного слова в максимальном сближении теоретического и исторического подходов, а с другой – в пристальном внимании к феномену исторической поэтики как таковому.
Предлагаемая работа обращена в первую очередь к проблемам теоретического осмысления исторической поэтики. Особое внимание уделено ее ключевым фигурам: А. Н. Веселовскому, О. М. Фрейденберг, М. М. Бахтину, А. В. Михайлову. Рассматриваются также перспективы развития исторической поэтики как актуальной научной дисциплины.
А. Н. Веселовский и его «Историческая поэтика»
Историческая поэтика зародилась в России в трудах А. Н. Веселовского во второй половине XIX в. на пересечении двух влиятельных тенденций своего времени – вызревавшего в лоне романтизма историзма, с одной стороны, и позитивизма – с другой. Новизна подхода была заявлена уже «в самом словосочетании, возникающем на грани парадокса и оксюморона»: «традиционная поэтика занималась не изменчивым, а вечным» [Шайтанов, 1994, с. 17]. «С именем Веселовского, – писала О. М. Фрейденберг, – связана первая систематическая блокада старой эстетики… Он показал, что поэтические категории суть исторические категории, и в этом его основная заслуга» [Фрейденберг, 1997, с. 20].
«В русской и западноевропейской науке своего времени Веселовский не был гениальным одиночкой, – отмечал В. М. Жирмунский – его теоретические построения являются творческим синтезом передовых научных идей его времени, вырастая и расширяясь вместе с расширением материала и общего познавательного кругозора современных ему историко-этнографических исследований» [Жирмунский, 1979, с. 118].
Приступая к своей исторической поэтике, Веселовский «стремился избежать двух крайностей прежних теорий: во-первых, построения сугубо категориальной поэтики, описывающей отдельные дефиниции – сюжет, мотив, жанр, троп, форму и содержание и т. д. – изолированно, вне системных и исторических связей; во-вторых, растворения литературы в эстетике. Генетический метод (“генетическое объяснение поэзии”) …впоследствии будет признан едва ли не главной его заслугой, приведшей к радикальной реформе русской теоретической поэтики в ХХ веке» [Попова, 2015, с. 21].
Ученый называл свой метод сравнительным или сравнительно-историческим, соотнося его с принципами лингвистических исследований. Однако сравнительный метод Веселовского далек от современной компаративистики и предстает как «ряд последовательных операций, сопоставляющих, систематизирующих и обобщающих большие объемы историко-литературных, лингвистических, этнографических, фольклористических фактов», при этом для самого ученого теория имела прикладной смысл: «понятия первобытного синкретизма, мотива и сюжета, формы и содержания были рабочим инструментом, необходимым для сравнительного описания истории литературы» [там же, с. 26, 27].
В соотнесенности элементов, в синкретизме, полагает И. О. Шайтанов, – суть сделанного Веселовским и, может быть, «первый пример системного понимания литературной ситуации»; «системная синхронизация литературного материала А. Н. Веселовским даже предшествовала теории Ф. де Соссюра в применении к речи» [Шайтанов, 1994, с. 18].
Эту системность мышления Веселовского тонко почувствовал Б. М. Энгельгардт, писавший почти сто лет назад: «В самом ходе его исследований чувствуется огромная внутренняя закономерность, какой-то словно заранее обдуманный план: к каждому частному вопросу, “мелкому факту”, он подходит с затаенною мыслью о его значении для будущего окончательного обобщения» [Энгельгардт, 1924, с. 13–14].
Само словосочетание «историческая поэтика» в форме «историческая пиитика» было впервые использовано задолго до Веселовского его учителем по Московскому университету профессором С. П. Шевырёвым – автором фундаментальных трудов «История поэзии» (1835), «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов» (1836), «История русской словесности, преимущественно древней» (1846) – в его письме от 15 марта 1831 г. к М. П. Погодину, напоминает Н. В. Цветкова [Цветкова, 2008]. И, несмотря на заявление Веселовского, учившегося в Московском университете в 1855–1858 гг., о том, что Шевырёв его никогда не увлекал [см.: Пыпин, т. 2, с. 424], именно он был прямым учителем создателя исторической поэтики, подчеркивает исследовательница, солидаризируясь с мнением Ю. В. Манна [см.: Манн, 1998, с. 249].
В том же письме 1831 г. к Погодину Шевырёв замечал: «…у меня зародилась давно мысль написать пиитику в виде истории, и …эту пиитику в виде истории применить и к нашей словесности …словом, я воплощу скелет немецкой эстетики в историю – и не буду говорить: эпос, лира, драма, а Гомер, Дант, Шекспир или Гомер, Пиндар, Эсхил…» [цит. по: Цветкова, 2008, с. 75].
Значение термина «пиитика» для Шевырёва практически синонимично философской эстетике, и его «историческая пиитика» должна была свидетельствовать о новом методе исследования литературы. В своем дневнике осенью 1831 г. он впервые употребляет термин «историческая эстетика», который, по наблюдению В. М. Жирмунского, до конца восьмидесятых годов, до появления термина «историческая поэтика» использовал Веселовский [см.: Жирмунский, 1979, с. 103].
