Зигфрид Штейнберг - История книгоиздания в Европе. Пять веков от первого печатного станка до современных технологий

Любой исторический период – это подручное средство: не было такого, чтобы человечество легло спать в Средневековье и проснулось в современности. Однако некоторые из этих произвольно выбранных временных разрывов порой наносят больше вреда для реального понимания этой важной отрасли человеческого прогресса, чем ограничение термина «инкунабула» сроком от первой книги, отпечатанной Гутенбергом, до 31 декабря 1500 года. Эта дата надвое разрезает самый плодотворный период нового искусства, сокращая жизнь части его величайших творцов, например Антона Кобергера (1445—1513), Альда Мануция (1450— 1515), Антуана Верара (ум. в 1512 г.), Иоганна Фробена (1460—1527), Анри Этьенна (1460—1520) и Жоффруа Тори (1480—1533).

Слово «инкунабула» применительно к печати было впервые употреблено Бернардом фон Маллинкродтом, деканом Мюнстерского собора, в трактате De ortu et progressu artis typographicae, «О возникновении и развитии типографского искусства» (Кёльн, 1639), которым он отметил второй столетний юбилей изобретения Гутенберга. Там он описывает период от Гутенберга до 1500 года словами prima ty-pographiae incunabula[1] – время, когда типографское искусство еще лежало в колыбели. Французский иезуит Филипп Лаббе в своем труде Nova bibliotheca librorum manuscrip-torum, «Новая библиотека рукописных книг» (1653), уже уравнивал понятие «инкунабула» с «периодом первой печати до 1500 года». В XVIII веке люди, чьи познания в латыни были куда скромнее, относили этот термин к книгам, напечатанным в указанный период, а авторы XIX века, вообще не владевшие латынью, в конце концов придумали единственное число этого слова – Inkunabel, incunable, incunabulum, инкунабула, – которое стало обозначать отдельное издание, вышедшее из-под печатных прессов в XV веке.

Такое ограничение периода инкунабул долгое время приводило к тому, что подавляющее большинство исследователей сосредотачивались на XV веке, прискорбным образом пренебрегая началом XVI века. Таким образом создалось впечатление, будто переход от одного века к новому означал конец одной и начало другой эры в истории печати, книгоиздания и книготорговли в целом. Это совершенно не соответствует истине.

Основные свойства, которые объединяют вторую половину XV и первую половину XVI века, сводятся к следующему: функции словолитчика – изготовителя шрифта, печатника, издателя, редактора и продавца книг практически не дифференцированы; один и тот же человек или одна и та же фирма, как правило, объединяет в себе все или большинство этих ремесел и профессий. Парижанин Клод Гарамон (ум. в 1561 г.), лионец Жакоб Сабон и (с 1571 г.) Франкфурт первыми разделили разработку шрифтов и пуансонов и литье литер, а Робер Этьенн (ум. в 1559 г.) завершил собою эпоху великих ученых-печатников. Более того, к 1540 году печатное и издательское дело едва только вышло за рамки первых неугомонных мастеров, которым хватало опыта в ремесле и духа авантюризма, чтобы открывать свои мастерские где угодно и переезжать с места на место с легкостью, возможной благодаря малому размеру оборудования и тонкому кошельку. Число печатников возрастало, но дни маленького странствующего мастера уже прошли. Печать, издательская деятельность и продажа книг стали общепризнанными отраслями производства, требующими стабильности, капитала и дальновидности. Германский сейм 1570 года лишь попытался (конечно, тщетно) надеть смирительную рубашку закона на то, что уже стало свершившимся экономическим фактом, когда ограничил размещение печатных станков столицами княжеств, университетскими городами и крупными городами империи, а все остальные типографии распорядился закрыть. К тому времени концентрация печатных предприятий достигла такого уровня, что, говоря о книжном деле во Франции, мы фактически говорим о парижском, лионском и женевском; говоря об Италии, мы сводим его к Венеции, Риму и Флоренции, а о Нидерландах – к Антверпену, Амстердаму и Лейдену; а указ германского сейма верно отражает аномальные условия, сложившиеся в основном в Священной Римской империи.

С типографской точки зрения и первая половина XVI века все еще входит как неотъемлемая часть в период творческой «колыбели» с его обилием разнообразных шрифтов. Курсив Антонио Бладо и римские литеры Клода Гарамона – все созданы около 1540 года – по-прежнему демонстрируют собою богатое воображение, свойственное первопроходцам. В последующие времена на эксперименты с новыми шрифтами смотрели довольно неодобрительно; например, прекрасный готический курсив, который Иоахим Лоув создал в Гамбурге около 1550 года, появился слишком поздно, чтобы найти признание, так что начертание любого готического шрифта ограничивалось одним набором литер, что способствовало их исчезновению и замене «латинскими» гарнитурами с их «римскими» и «курсивными» вариантами.