Мне нравится выражение «дать тесту отдохнуть». Иногда на 30 минут, иногда на час тесто, например, для пасты или пельменей откладывается (никогда не в холодильник), чтобы клейковина, которая есть в муке, немного набухла. Это нужно для того, чтобы тесто не собиралось при раскатывании обратно в комок. Во время отдыха тесто лишается внутреннего напряжения и как будто расслабляется. Белок пшеницы впитывает влагу и тесто становится эластичным.
То же самое происходит и с текстом. (Всего одна буква разницы.) Тексту надо дать отдохнуть. Тогда ты увидишь в нем все необходимые связки, которые там уже есть, но ты сперва их не заметил. А что-то окажется лишним. (На этом связь текста и теста прерывается: в тесте ничего лишнего нет, оно однородно.)
«Мой дом – там соберутся гости.
Там будет много, много голосов…
Папа с братом смастерят радио.
Мы с мамой будем сидеть на свернутом вчетверо
шерстяном одеяле,
в нише под широким подоконником – рядом с батареей
(там всегда тепло, тихо, уютно),
и мама будет читать вслух «Кортик» Рыбакова».
Так пишет свой текст слушатель Школы «Пишем на крыше», где я веду уже третий сезон несколько семинаров и читаю лекции по российской поэзии XX—XXI вв. Школа «Пишем на крыше» организована журналом «Вопросы литературы» и Национальным фондом поддержки правообладателей, а автора текста зовут Игорь Ильин. Он пишет сложный текст, он научился их писать: текст растет, звучит в разные стороны, обрастает курсивами, ныряет в кроличьи норы, опять выбирается.
«Впервые это произошло в четвертом классе.
Мне было десять или около того.
Я ничего не понял тогда. Просто записал то, что
неожиданно пришло в голову и прочитал
перед всем классом.
Этот, взявшийся из ниоткуда, звонкий,
ритмичный голос-звук меня не испугал,
напротив.
Если б я знал тогда…».
Я очень горжусь Ильиным. Это человек примерно моего возраста, который писал очень традиционные, закрытые, как будто спрятанные, обычные рифмованные стихи, в которых совсем не было воздуха: все форточки закрыты, всё как надо, поэтому всё мертво.
И вдруг после нескольких занятий (когда я без зла пошутил над ним: я вообще люблю подтрунивать над приятными мне людьми), он прочитал нам всем свой новый текст.
Сказать, что мы обалдели, это ничего не сказать.
Там было что-то даже немногое стыдное. Так всегда происходит, когда ты делаешь первый неотвратимый шаг, прыгаешь в люк с парашютом: его занесло. Но текст был живым и настоящим. Он даже заплакал, когда его читал. (Я и это потом ему вспоминал, подсмеивался.)
Этот текст, который я сейчас цитирую, не тот, первый, этот он уже летит со своим парашютом над головой и видит, куда летит. Тот же был – прыжком непонятно куда. И я ничего не мог ему в тот раз сказать, кроме «это очень круто». А сейчас говорю: «Игорь, а вот тут вам надо дать тексту отдохнуть. Вы чего-то его стали слишком мять, а он не мнется, стягивается в комок. Он что-то хочет вам сказать, а вы мешаете. Дайте ему отдохнуть».
«За мной придёт мальчик.
Мы не друзья.
Он просто приходит иногда,
чтобы мы полетали над городом.
Это всегда так легко и так непредсказуемо,
ведь мы непременно кого-нибудь встретим.
Это будет девочка Ира из соседнего подъезда.
Я подхвачу её, и мы полетим вместе,
куда-то, где свет
почему-то становится оранжевым.
Там мы впервые останемся одни,
и первый поцелуй будет таким… странным и таким…
мокрым…
Каждый следующий отнюдь не будет радовать, вызывая
подспудную, неровную боль
где-то там, куда не добраться ни днем, ни ночью.
Перелом наступит внезапно.
Их будет несколько, и все – роковые, разрушающие».
…Не только тесто отдыхает, не только текст. Но и я отдохнул от метро. Впервые за два месяца карантина спустился туда. И случись же такое: в моем поезде объявлялись станции в обратном направлении. «Следующая станция – Сокольники», когда мы уже были на Красносельский. «Следующая станция Преображенская площадь», когда следующая «Красные ворота».
Что-то там у них перепуталось. Пленка была пущена в другую сторону – и машинист этого не замечал. На станции «Чистые пруды», которая была названа станцией «Бульвар Рокоссовского», я вышел. Что там было с объявлениями дальше, не знаю: в принципе «Бульвар Рокоссовского» – последняя станция ветки. Может, автоматический голос стал читать всё с начала?
Это похоже на стихи.
Потому что стихи – это взбесившийся поезд.
«Кто-то принесет тонкий бумажный пакет всякой всячины,
а кто-то – исписанный неровным почерком,
смятый тетрадный листок.
Все, построенное ДО,
не имело этих спасительных разрывов.
Туда невозможно зайти, там можно только оказаться.
Оттуда невозможно выйти – только пропасть.
Это было похоже на склеп:
там невозможно жить —
можно только умереть».
Я очень люблю одну историю про Микеланджело. 13 сентября 1501 года великий скульптор приступил к работе над своим Давидом. Отсекал, сообразно своим же заветам, всё лишнее от огромной глыбы мрамора. Два года и четыре месяца стучали его молоток и долото. И вот всё было закончено. Принимать работу пришла вся местная знать и, в частности, глава городского правительства Пьеро Содерини. Он, собственно, и был главным заказчиком этой статуи. «Никому не кажется, что нос Давида слишком велик?»
Реакция Микеланджело была удивительной. Без упрека, без попытки опровергнуть правительственные слова, он молча приставил лестницу к статуе, в одну руку взял инструмент, во вторую незаметно прихватил с подножия пригоршню мраморной пыли, поднялся по лестнице к лицу статуи и стал якобы стучать долотом по носу своего великого творения.
На голову комиссии полетела мраморная пыль.
Через несколько минут поправки в давидовскую конституцию были внесены. Микеланджело спустился и почтительно поинтересовался, нравятся ли заказчику внесенные изменения. Пьеро Содерини воскликнул: – Вот теперь совсем другое дело! Теперь статуя прекрасна!
Я всё жду момента, когда Игорь Ильин, выслушав мои предложения по изменению текста («мне кажется, что тут надо дотянуть, а тут убрать „и“»), пришлет мне на следующий день неизмененный текст, а я воскликну: «Вот это совсем другое дело!»
И вот тогда на мою голову откуда-то сверху полетит белая, как снег, мраморная пыль. И тогда можно будет праздновать настоящий день парашютного спорта.
«И вот,
когда, наконец, гости соберутся,
мама пригласит всех за накрытый стол
и предложит выпить
за своего ненаглядного мальчика,
за своего ненаглядного мальчика,
не чокаясь.
…из дыма, солнца, водки и конфет,
из дыма, солнца, водки и конфет…».
Дмитрий Воденников
