Большие окна дома Атабековых
Баку, начало XX века, где-то за крепостной стеной…
Сдвинув краешек оконной занавеси, Хумай настороженно осматривала улицу – девушке было важно, чтобы прохожие не заметили ее и не помешали совершить задуманное. Утро на узкой улочке в крепостной части Баку, как обычно, было оживленное, однако, кроме продавца льдом, Хумай не заметила никого. Высота дома, с которого наблюдала девушка, позволяла оставаться незамеченной.
«Ну что ж, будем меняться, – подумала Хумай и, сдвинув занавесь, полностью подставила обнаженные руки под еще мягкие лучи летнего солнца. – Только надо это сделать быстро, пока мама не вошла».
Высокая стройная девушка, одетая в европейское платье, с большим воодушевлением ожидала быстрого появления загара на своей нежной коже.
На стуле рядом лежала раскрытая книга в голубом переплете на французском языке. Девушка рассматривала ее страницы, словно следовала неким инструкциям.
«В книге у них и плечи открыты, – продолжала рассуждать про себя юная особа. – А как же быть мне?» Девушка отошла от окна и приблизилась вплотную к балконной двери. Руки продолжали ловить лучи солнечного света. Освободив от ворота длинную шею, Хумай пыталась выдвинуться еще ближе к солнцу. Еще шаг, и она оказалась бы на балконе…
Неожиданно с улицы послышались бранные слова, сопровождаемые цокотом копыт, – бранился то ли извозчик, то ли наездник. В следующее мгновение в гостиную вошла мать Хумай, Солмаз. Девушка резко прибрала руки, но рукава остались открытыми.
– Хумай! Что ты делаешь?! – возмутилась высокая статная женщина.
– Ничего постыдного, ана (мама. – Прим. авт.), просто холодно стало рукам, вот и решила погреть.
Солмаз, раздосадованная поведением дочери, подошла к балконной двери и настороженно осмотрела улицу.
– И это в мае месяце тебе стало холодно? А если кто с улицы заметит твои оголенные руки, что люди подумают о твоем отце и брате? Ты людей наших не знаешь, тут же разнесут молву по городу, что дочь Исрафил бека распутная – привлекает внимание мужчин, показывая неприкрытые руки. Хоть твой отец и считается в городе человеком передовых взглядов, но такого поведения он не потерпит!
Взгляд Солмаз упал на открытую книгу.
– Ты такое из книги вычитала? – с подозрением спросила дама. – Это в ней такое бесстыдство предлагают совершать? Жаль, я не знаю французского, а то быстро разобралась бы, чему «хорошему» тебя эти книги учат.
– Нет, мама, в этой книге все пристойно, – оправдывалась молодая девушка. На мгновенье она застыла, не сводя игривых глаз с матери, как вдруг, распахнув объятия, девушка ринулась к родному человеку. – Ты не представляешь, какая это занимательная книга! В Париже такая интересная жизнь, и люди такие приветливые, а женщины – открыты и образованны.
Солмаз остановила непрерывную тираду восхищения дочери строгим взглядом и произнесла безапелляционным тоном:
– Во всем виноват твой отец, многое тебе позволяет, совсем не думает, какие мысли и планы в твоей голове родятся. Я расскажу ему о твоем странном поведении.
– Нет, мама, пожалей, не делай этого, мне так интересно читать про их заграничную жизнь…
Хумай решительно усадила мать на стул и продолжила оправдываться:
– Мама, я без ума от этих французских женщин, представляешь, они добровольно отправляются на Восток учить бедных арабских детей. Представляешь, как они им благодарны? Разве может быть бо́льшее счастье, чем благодарность маленьких детей?
– Хумай, дочь, ты еще ребенок и посему наивна, – возразила Солмаз. – Это всего лишь книга, написанная писателем. Жизнь на самом деле непроста, этим женщинам на чужбине совсем не сладко. Это Восток, и он порою очень опасен и непредсказуем, и мужчины там с женщинами обращаются очень сурово и даже резко. Ты полагаешь, что все мужчины похожи на твоего отца и брата – благородные и добрые? Увы, ты жизнь еще плохо знаешь, любой там способен девушку обидеть – настолько они неотесанные.
– Мама, я и с такими людьми могу договориться, знания мне помогут, они просто малокультурные.
Наивные мысли и блеск уверенности в глазах Хумай насторожил Солмаз.
– Дочь, выбрось из головы подобные мысли. Ты не понимаешь, что красивая, молодая девушка, для мужчин твоя красота – как гашиш, они теряют голову и способны потерять рассудок, а тут уж недалеко до подлого деяния!
Девушка сникла, слова матери о недобрых деяниях напугали ее, хотя под ними она понимала только лишь неприличное поведение в обществе. Впрочем, то, что мать все-таки отдала дань ее красоте, отвели темные мысли и вызвали на лице девушки стеснительную и одновременно гордую полуулыбку.
– Ты находишь меня красивой? – не поднимая глаза, спросила Хумай.
– Очень! Родная моя, да об этом все говорят! – ласково сказала Солмаз, восхищаясь дочерью, и погладила ее волнистые волосы.
– Кто говорит? Мне интересно! – оживилась Хумай.
– Ты знаешь, почему твой отец построил в доме собственную баню? Да потому, что я не могла спокойно смотреть, как некоторые женщины, когда мы еще посещали городскую баню, завистливо рассматривали тебя. Как только я рассказала об этом твоему отцу, он в считанные дни построил роскошную баню в нашем доме. Он тебя очень любит и даже к женским взглядам безумно ревнив.
– Мама! – воскликнула Хумай. – Они такие же женщины, как мы?
– Они-то женщины, но завистливее женщин на свете больше никого нет. Иногда так и хочется обвесить тебя камнями от сглаза и порчи. Посмотри, какие у тебя руки, и не только…
Солмаз сдвинула шелковые рукава одежды дочери и нежно погладила белые, на ощупь, словно бархат, кисти дочери.
– А пальцев нежнее и тоньше я еще не видела. – Солмаз поднесла пальчики дочери к губам. – Отец тобою очень гордится.
– Почему только мною? – удивленно произнесла Хумай. – У меня и брат, Горхмаз, красивый и умный.
– Он – мужчина, для твоего отца Горхмаз – «ноги и руки», а ты дочь – его «корона». Это то сокровище, за которое мужчины могут убить даже самого льва.
– Нет, мама, не надо убивать льва! Это прекрасное животное, равно как все живое на земле. – она крепко сжала руки матери, по щеке девушки скатилась слеза…
Солмаз обняла дочь.
– Какая ты у меня ранимая и жалеешь все и всех, меня это твое качество очень пугает, боюсь, этим кто-нибудь воспользуется.
Хумай, уложив голову на колени матери, мечтательно смотрела в окно, наблюдая за легким движением занавеси, за которой скрывалась панорама крыш внутреннего города Баку и громадное зеркало Бакинской бухты.
– Ана (мама. – Прим. авт.), какая ты была в мои годы? – заглянув в лицо матери, мечтательно спросила дочь. – Не наивной, а смелой, как сейчас? Может, и мне стоит измениться? Могу попробовать, если ты хочешь.
