– Ему уже сто лет, а он всё еще герой-любовник, – ворчала Раиса, тщательно вылизывая свой персидский зад.
Весь ее вид и манеры кричали… нет… вопили о ее царском происхождении. И где? В захолустном городке на перине, пропитанной нафталином, завистью, разочарованием и незабвенной любовью к успехам сотоварищей по сцене Большого драматического театра и единственного. Перине старого кресла ее хозяйки, Элеоноры Мстиславской, по паспорту Клавдии Пупкиной. Бывшей, а также и нынешней примы. Как она сама так думала.
– Невыносимое зрелище. Невыносимое, – поскуливала Раиса. Не то и правда от переизбытка чувств. Не то от боли, которую сама же себе и причиняла, запутываясь коготочками в своей нечесаной царской шевелюре.
Ее звучная возня в старом и вонючем кресле доставляла не меньшее, а скорее большее «удовольствие» присутствующим, чем звуки пьяной скрипки из оркестровой ямы.
– Как ты права, дорогая. Как ты права… – поддакивала ей облезлая рукавичка с бантом наперевес из соседнего кресла, того же возраста. Имеется в виду, возраста кресла.
Хотя…
Оценить истинную стоимость антиквариата под силу только истинному ценителю красоты.
Время…
Время…
В воздухе витал сладкий привкус алкоголя. Кажется, коньяка, ливерной колбасы и дешевого кофе. А также предвкушения фуршета…
ПРЕМЬЕРА!!!
Магическое слово.
Практически сказочное.
– Как он мог? – подыгрывала Раисе рукавичка с бантом. – Как он мог?
Рукавичка театрально закатывала глазенки, еле видимые из-под волос, и задерживала дыхание. Потом смачно чихала, из-за чего вздрагивала всем тельцем, тряся бантом, как осенним кленовым листом. Преданность маленькой рукавички большой персидской надменности была настолько откровенной и искренней, что о предполагаемом отвращении не было и речи. Скорее, изумление и восторг заставляли смотреть на сию пару снова и снова.
Раиса любила только себя.
Рукавичка любила только Раису.
И всё было правильно и очень гармонично.
И кто сказал, что любовь должна быть пропитана взаимностью?
Бред неудачника и властолюбца, торгаша и расценщика великого чувства.
– Кешка, вот ты где. Я так и думал, – констатировала загримированная под испанского военного прошлого века лысая голова с картузом на маковке. Она браво и без излишних извинений протиснулась в гримерку через скрипучую дверь, что подтверждало ее частое и безнаказанное пребывание в ней.
– Друг мой, оставайся тут до моего возвращения. И будь любезен, не прыгай на окно.
Рукавичка в ответ радостно завиляла хвостиком.
Раиса не пошевелилась.
Устав от умывания и расчесывания себя, она решила немного вздремнуть. И лишь одно недремлющее око на ее ухоженной мордашке выдавало в ней простую, обыкновенную кошку.
Хитрую, самонадеянную и пристрастную.
– Как он мог? Как он мог? – поскуливала рукавичка, подобострастно заглядывая Раисе в это самое недремлющее око.
– Заткнись, Иннокентий… – сонно протянула она и спрятала мордочку в мохнатый и теплый животик. – Не мешай мне думать…
Рукавичка «улыбнулась» в ответ и заткнулась, радостно виляя крошечным хвостиком.
Иннокентий!!!
Как же это всегда красиво звучит из ее уст. Как благородно. Как влюбленно. Как трогательно. Как нежно…
– Иннокентий, заткнись еще раз!!! – почти прорычала Раиса. – Ты так громко молчишь, что я не слышу своих мыслей.
Рукавичка лизнула воздух, свой носик, лапку и уснула.
До конца спектакля оставался ровно час.
Раису разбудило тяжкое дыхание Элеоноры…
– Как он мог? – шептала ее хозяйка своему отражению в зеркале.
– Как он мог? – отвечало ей зеркало с той же грустью и обидой.
И Элеонора, и зеркало понимали друг друга, как никто другой в этом мире истинных страстей и бесталанных гримас.
«Да… – подумала Раиса. – На этот раз, видно, одним фуршетом не обошлось. Видно, и впрямь всё вышло по-человечески».
Раиса лениво потянулась. Обняла лапками свою перинку и тут же фыркнула от досады, не обнаружив в соседнем кресле свою рукавичку с кленовым листиком на боку.
Иннокентия не было.
Как так?
Как так, что Иннокентия не было рядом?
А кто будет восхищаться ее красотой и грацией, незаурядным умом и великодушием?
А кого она будет презирать за простодушие и недальновидность, за бестолковость и собачью преданность?
Видно, и впрямь тучи начинали сгущаться, и не только над головой ее любимой рабыни Элеоноры, но и над ее собственными персидскими ушами пепельного цвета и ее собственным носом, заплюснутым между ними.
Раисе стало не по себе и как-то некомфортно. Но свежий кусочек ее любимой печеночной ливерной колбаски быстро вернул ей уверенность в завтрашнем дне.
– Какая же она прелесть, моя Элеонора… – мурлыкнула она и поспешила насладиться ужином прямо на краю гримерного стола, аккуратно устланного белой атласной салфеткой. – И кусочек свеженького огурчика не забыла, моя Кармен…
Раиса умела вкусно кушать, чем всегда поднимала настроение своей хозяйке. Она урчала, чавкала, переминалась с лапки на лапку, била по столу хвостом и от наслаждения закатывала глазки.
Зрелище истинного и неподдельного счастья. Оттого кормить Раису было счастьем не меньшим.
Элеонора нежно смотрела на свою кошку и нервно тарабанила по столу пальцами, как будто играла на фортепиано.
Элеонора…
Элеонора, женщина, во всех отношениях и со всех сторон молодая и зрелищная. И, что самое неожиданное, талантливая не для провинции. Она осознавала свое предназначение и не противилась похвале и зависти, что окружали ее со всех сторон театральной жизни. Сколько ей было лет, знала только она сама. Но по числу афиш, которые украшали ее гримерку, можно было судить, что давно за сорок.
Если женщине за сорок, то на этом можно уже и остановиться в подсчетах.
Просто за сорок.
И этим всё сказано.
К чему лишнее?
Фигура, конечно, выдавала некоторое смущение в движениях, но тонкий вкус и природное достоинство, идеальный макияж и девичья, не по возрасту, наивность обезоруживали и подкупали своей искренностью.
А еще…
А еще она была умна тем умом, что называется мудростью.
Его часто путают с начитанностью и образованностью. И того, и другого, казалось, раньше было в избытке, а нынче она не находила их днем с огнем. И не только в театре. Этот момент огорчал ее и мучил. И именно этот момент заставлял ее ощущать свой возраст, когда новое и неизведанное врывалось в ее жизнь в виде Интернета и аудиокниг, виртуальных знакомств и лайков.
Будучи оптимисткой, она терзала себя до самозабвения, заставляя сердце привыкнуть к новому восприятию чувств. Она хотела меняться со временем. И менялась. Она не могла мириться со временем. И не мирилась. Словом, она была женщина. А это значит, что чувства всегда стояли на первом месте, а уж потом логика с мозгами и их мудростью…
