Я давно не держала в руках бумаги с написанными на ней словами. Наверное, это был второй раз, когда я видела письмо. И по злой иронии судьбы именно оно разрушило мои мечты и планы на жизнь.
– Меви, что-то не так? – спросила мачеха, пряча усмешку. Она стояла напротив, на возвышении у трона и свысока смотрела на ту, которой вскоре должна была уступить место. А теперь ей не придётся этого делать, и, вероятно, поэтому на бледном лице королевы играла самодовольная улыбка.
«Конечно, не так. Ты отправляешь меня, чтобы освободить место для собственных дочерей», – хотелось крикнуть мне и бросить в неё что-то тяжёлое.
Например, вон тот позолоченный кувшин, наполненный водой из близлежащих рек, которые дарили коже мелиад сияние и красоту.
– Думаю, вы не имеете права делать выбор самостоятельно, – ответила я так, как учил меня наставник, убелённый сединами дриад Перт.
Он служил ещё моей бабке, и то, что смогу сохранить высокое положение при новой власти, относил к своей изворотливости и природной хитрости.
– Надо спросить Совет, – добавила я и, не дожидаясь приглашения, села на стул с высокой спинкой. Я была единственной, кто имел такую власть – призрак прошлого могущества, и сейчас хотела показать королеве Жиннивер, что не собираюсь терпеть подобный произвол. – Старейшины выберут ту, которой предстоит принести себя в жертву.
– Его величество Оберон ясно пишет, что к сидам должна будет отправиться самая знатная из нас. Потому что иная кровь их оскорбит. Не моя вина, что самая знатная из мелиад, Меви – это ты.
Мачеха вздохнула и метнула на меня взгляд, полный злорадства. Поправив серебристую корону, сверкающую в отливающих золотом волосах, она села на трон. Если не знать, что в жилах Жиннивер никогда не текла знатная кровь, можно подумать, что она рождена, чтобы править. Чего нельзя сказать обо мне.
Слишком худая для мелиад, слишком невысокая и слишком предающаяся мечтам, тогда как другие предпочитали реальные забавы, я казалась чужой для собственного клана. И всё же, как и остальные, любила родную ясеневую рощу и знала в ней каждое дерево.
Жиннивер бесило то, что именно я, а не она, вот уже десяток лет законная королева Авелина, слышит напевы деревьев. Слух у меня и вправду острый, как мечи Ищеек, что привозят иномирянок в Фейвильд.
– Скажите, Жиннивер, вы собираетесь править вечно? – спросила я, прищурив глаза. И гордо вскинула подбородок, чтобы собеседница ощутила, насколько неправильно то, что именно она сидит на троне моих предков.
– Нет, дорогая, – ответила мачеха с такой тёплой улыбкой, какой я не видела у неё никогда.
По крайней мере, в мою сторону Жиннивер предпочитала смотреть только в случае крайней необходимости. Я была у неё как нелюбимая мозоль, вечным напоминанием о моей матери, Неле, отравленной водой из загрязнённого источника жизни.
А уж как так получилось, что родник, испокон времён бьющий в центре нашей рощи, оказался отравлен, никто не знал. Или предпочитал не знать.
– Я собираюсь передать власть по наследству, – улыбнулась она снова. Тёмно-зелёные глаза королевы заволокла пелена.
Она, должно быть, уже видела на троне свою дочь, беловолосую Уну, которая была полной моей противоположностью: говорливая, шумная, всегда в окружении мужчин. По слухам, девушка позволяла им больше, чем следовало.
– Конечно, после того, как мы с почестями проводим тебя в дорогу. Осень не самое удачно время, чтобы менять королеву, Меви, но это больше не твои заботы, – усмехнулась мачеха уже в открытую и встала, чтобы подойти ближе. – Говорят, в подземных чертогах нет смены времён года.
Я ожидала, что она снова примется завораживать меня древесным скипетром, увенчанным серебристыми листками.
«Дерево Жизни» подчинялось лишь тому, кто правил рощей. Я не раз спрашивала самые крепкие ясени, почему они признали власть Жиннивер, но деревья, обычно говорливые, предпочитали отмалчиваться. Наверное, им нет дела до разборок тех, кто не врос в землю.
Однако вместо угроз мачеха перешла к действиям. Надменная королева схватила пергаментную бумагу, украшенную печатью короля Фейвильда, и бросила в огонь «холодного пламени», рождённого древесной магией, не причинявшего вреда живому.
– Стойте! – прошипела я и метнулась, чтобы вырвать ещё не сгоревший полностью пергамент из пламени камина, но не успела. Жиннивер ловко протолкнула его щипцами внутрь. Последняя надежда на справедливость ярко вспыхнула и сгорела без следа.
– Всё это фальшивка! – Повернулась я к мачехе со сжатыми в кулаки руками. Именно это я собиралась заявить на Совете, где были и мои сторонники, хотя верилось в чудо с трудом.
Но сейчас, глядя, как бумага, письмо его величество Оберона, сгорела в «холодном пламени», ощутила злость и усталость. И ещё ненависть к мачехе, её дочкам и всем тем, кто терпит несправедливо захваченную власть. В том числе и к самой себе.
Больше нет письма, а раз так не будет и обсуждения в Совете. Мой отец имел бы право наложить запрет на приказ мачехи, но он давно покинул нашу рощу, передав супруге полноту власти.
Сколько бы я ни спрашивала ясени, они тоже не знали, где бродит, утоляя свою печаль, бывший правитель Авелина. Говорят, его видели далеко на востоке, но, скорее всего, это сказки. Не может мелиад уходить так далеко от ясеневых рощ, мы накрепко связаны с ними…
– Сама знаешь, Меви, что это не так. По указанию его величества мы должны сжечь бумагу, как только прочтём то, что в ней содержится. Письменные знаки опасны и могут попасть в руки того, кто навредит их создателю, – Жиннивер говорила это с таким пафосом, будто в тронном зале присутствовал кто-то третий, и мачеха пыталась соблюсти приличия. Наверняка она не раз репетировала мимику и слова перед зеркалом!
Королева сделала жест в сторону, словно подзывая кого-то, и из-за занавески, свисающей до самого пола позади трона, с рвением выскочил её советник, быстроногий Галвин Виринейский. По внешности он напоминал мне тех пичуг, что в ясную погоду скакали, взъерошив хохолки, по веткам ясеней и оглашали округу звонкими голосами. Но по характеру Первый советник был ещё тот лис!
– Галвин, ты всё слышал. Его величество Оберон дал мне поручение, и я как верная подданная быстро его исполню. Принцесса Меви должна будет отправиться в путь через два дня. Ищейки уже прибыли?
Жинннивер больше не смотрела на меня, тяжело опустившуюся на стул и закрывшую лицо руками. Теперь ничего нельзя отменить, а значит, я больше не представляю угрозы для её рода, и уделять внимание разыгранной карте ни к чему.
– Ждём с минуты на минуту, – затараторил Галвин, желая выказать рвение, и принялся докладывать.
