1
Серое мрачное утро висело над землей, как покрывало, пряча все, что лежало дальше сотни шагов. Там угадывались какие-то силуэты, странные формы, непонятные, неподвижные и давно брошенные, и все здесь вокруг было тем же самым – неясным, неподвижным и давно брошенным. В сумерках тумана все дремало мертвым сном, раскисшая земля, местами уже подернутая паутиной замерзшей влаги и инея, обещала пришествие холодов. В забытых колеях развороченного обожженного грунта торчали остатки механизмов, покореженные силуэты остовов танков валялись в грязи целыми стадами. Их оплавленные части и траки местами уже заросли пожухлой травой, из щебня выглядывали раздавленные фрагменты черепов и целые холмы из опорожненных гильз вились у оснований брустверов. Брустверы настороженно выглядывали пустыми глазницами из-под бревен укреплений, и на их черных бревнах тоже висел молодой лес. Прямо посреди пустоши одиноко торчало вбитое в грязь копье с надетым на него голым человеческим черепом. Этот разделитель миров был единственным светлым пятном во всей картине повально серых тонов. Было так тихо, как бывает лишь на кладбище и в преддверии заморозков на заброшенном поле вооруженных конфликтов.
В мире не осталось других красок, кроме двух, черной и серой, и если бы не размытые очертания молота нефтевытяжной установки, беззвучно поднимавшейся и опускавшейся в отдалении на фоне гигантской Стены Мордора, все бы выглядело как одна цельная, законченная по замыслу картина некогда покинутого театра военных действий. Сонно двигавшийся молот вышки смотрелся не в тему.
Стало уже почти светло, и можно было разглядеть, что там кто-то стоял. Одинокая фигурка маленькой девочки в блеклом испачканном платье возвышалась над чередой укреплений, как упрек всему, что делалось и будет сделано, хрупкие тонкие руки безвольно свисали, она стояла, опустив взгляд, словно что-то вспоминая. Девочка подняла голову, поворачиваясь, как в медленном танце, и стал виден черный провал ее бездонного страшного рта, который начал медленно распахиваться, словно обваливаясь под тяжестью собственной челюсти. Обтянутые гладкой кожей кости лица выглядели оболочкой куклы, пустой равнодушный взгляд не видел ничего. У нее были спутанные волосы и мужское лицо.
Жуткий призрак дернулся, едва коснувшись движения воздуха, и сквозь него в тумане стал виден просвет. Там пробирались две худые низкорослые лошадки, шедшие одна за другой. Пони брели, понуро опустив головы, сонно кивая, будто шли так уже не один день, брели сами по себе, без наездников и определенной цели. Хиератта сидел неподвижно в седле, глядя в их сторону, ожидая, не появится ли кто-то еще. Больше никого не было.
«Одинокий Рыцарь Без Удачи». Чей-то пьяный голос вчера сказал это ему в спину, и все засмеялись. Он даже не обернулся. Ему пришло в голову, что он сам тут был не в тему. Он смотрел вокруг и со скукой думал о том, что бывает масса обстоятельств, в сравнении с которыми твои усилия и ты сам выглядят вот таким движением воздуха, пытающимся сдвинуть с места призрак, которого нет. В конце концов, я сделал все, что в моих силах. Хиератта много раз говорил себе эти слова раньше при совсем других обстоятельствах, но, похоже, этот раз действительно был последний. Пони прошли, не обратив на него внимания.
Тронув пяткой бок лошади, Хиератта двинулся вдоль одинаковой нескончаемой череды изувеченных танков. Лошадь шла осторожно, то и дело оскальзываясь. Она что-то чуяла, и это был нехороший знак. На равнине мог сидеть снайпер, даже не один, и путешествовать тут было небезопасно. Правда, все они сейчас должны были спать.
На фоне недостроенной атомной электростанции на горизонте прошел косяк перелетных птиц. Там было тихо всегда, но ушедшие в ту сторону не возвращались. Вдоль колонны мертвой техники рядом лежала тяжелая, черная, жирная полоса, словно кто-то сверху аккуратно лил магму и магма неторопливо шла, делая из металла пластилин, а горящие фигурки выскакивали, плясали, размахивая руками, и оседали кусками пепла. Первая волна накрыла моторизованную часть, откуда никто не ждал, но была еще вторая, словно кто-то по большому радиусу уходил на разворот и потом не спеша возвращался, завершая начатое. Долина недаром называлась Сонной, видимо, не последнюю роль сыграл туман, который здесь иногда не оседал неделями. Отсюда не ушел никто.
«Новый мир» победил, подумал Хиератта. Но как же ему досталось…
– Мир тебе, всадник, – произнес из тумана хриплый голос.
Хиератта на всякий случай склонил подбородок, приветствуя. Говорить не хотелось. Если бы хотели убить, уже бы убили. Впереди по-прежнему никого не было видно.
– Какое здесь оживленное движение, – продолжал голос. – Уже третья живая лошадь за утро. Словно мясо больше не ценится в этой забытой предками дыре мироздания.
Голос добавил что-то еще, на местном наречии, Хиератта понял только часть, что примерно можно было перевести как рекламацию на утро, которое еще не началось, но уже обещало быть интересным. Он уже слышал этот голос.
– Если бы мир не был таким тесным, – добавил голос, – я бы удивился, увидев такое лицо в таком месте, как здесь.
– Я знаю, кто ты, – ответил Хиератта. – Но не помню твоего имени.
– Ну конечно, не помнишь, – согласился голос. – Потому что я его держу в тайне. Сегодня мы все стали мудрыми. Жизнь учит, что чем меньше открываешь рот, тем дольше живешь.
– Воистину так, – сказал Хиератта. – Тогда зачем все это? – Он замолчал. – Столько усилий – и все для того, чтобы в конце всего следить за своим языком?
Из тумана неподалеку, и совсем не оттуда, куда смотрел Хиератта, материализовалась неимоверно низкая коренастая фигура бородатого мужчины. Из-за плеча у него торчал пучок длинных оперенных стрел, которые специальным указом оккупационных властей были запрещены для ношения на всей юрисдикции Спорных Территорий как оружие бандформирований. Бороды носить также настоятельно не рекомендовалось. Уперев перед собой в землю тяжелый двуручный топор с длинной рукоятью, карлик сложил на ее торце одна на другую руки и положил на них бороду. Он смотрел не мигая.
– Вот и я задаюсь тем же вопросом, – сообщил гном. – Еще можно не делать ничего. Просто сложить руки и ждать, что все в конце концов образуется. Это мы тоже слышали. Но ты ведь не из таких, правда?
