Дорогой читатель, ты открыл книгу, сюжет которой навеян событиями, потрясшими мир в недалёком прошлом и потрясающими поныне. Занимаясь помимо медицины вопросами древнейшей истории, я не раз наталкивался на поразительные парадоксы, которые не перестают будоражить воображение. Обратившись к научной критике, я нашёл лишь авторитетную разноголосицу, которая ещё больше растрепала мои представления об истории. И поскольку в моём сознании прошлое и настоящее так и не соединились, я не смог отказать себе в удовольствии пофантазировать на эту тему.
Однако, взяв перо, я споткнулся на коварной парочке вопросов: зачем и как? На первый вопрос ответ нашёлся довольно скоро: пришло время поделиться соображениями, ведь думающий человек, словно донор, испытывает физическую необходимость отдавать нуждающимся свои мысли и чувства. И дай бог, чтобы его «группа крови» совпала с читательской.
Над вторым вопросом пришлось поломать голову. Как писать? Хотя, насколько я знаю, пишущий народ о том особо не убивается. Творческое вдохновение, наитие, озарение – понятия высшего порядка, к тому же рукой писателя всегда водит его муза. В конце концов, в литературных институтах отработаны технологии, имеются признанные авторитеты и современные стандарты. Однако с моей сугубо дилетантской точки зрения практикуемое некоторыми литераторами изощрённое смакование человеческих переживаний и настырное ковыряние в сложных механизмах помыслов не что иное, как вскрытие личности заживо, или в лучшем случае препарирование уже скончавшейся души. Возможно, кому-то всё это интересно и, вероятно, для кого-то познавательно, но, то же самое можно вычитать в любом учебнике по клинической психологии. С другой стороны, бандитско-полицейские и банковско-политические серии во главе с мыльными мелодрамами настолько опротивели, что в отдельных случаях их можно смело использовать вместо рвотного порошка.
Сказать по правде, меня уже давно мутит от засилья округлых и скользких фраз: «надо сделать…», «как бы это…», «неплохо было бы…», «и, тем не менее…», «а что, если…». Не понимаю, почему лежащую на боку бесконечную восьмёрку этого словоблудия нынешняя элита именует странным словом «политкорректность». Я считал и считаю, что личность, прежде всего, характеризуется убеждённостью, честностью, сочувствием и поступками. А потому искренне полагаю, что современной литературе пора взять за образцы произведения Александра Сергеевича и переходить к более активной цифровой символике: стремительной «тройке» действия, отчаянной «семёрке» конфликта и упрямой «единице» поступка.
Так, или иначе, написанные ночами на дежурствах слова постепенно сложились в страницы, а потом как-то незаметно книжка начала жить своей собственной жизнью, превратив меня, скорее в наблюдателя, чем в автора. Но самое поразительное случилось потом. В тот день, когда я поставил последнюю точку, мне в руки попал томик Даниила Андреева. Открыв наугад страницу, я вчитался и затаил дыхание от восторга и гордости за мастера, который в сорока чеканных строчках сказал то, что я попытался записать в прозе.
Мой стих с любезным реверансом
В благополучный дом не вхож.
Чугунных строф не спеть романсом,
Жене не подарить, как брошь.
От лёгких вальсов далеко он,
Затем, что ноша не легка:
Зажатый змеем Лакоон
Способен крикнуть только: А!
Кругом частушки, льётся полька,
Но сердце болью залито.
«Предупреждаю?» – нет, не только.
«Зову на помощь?» – нет, не то.
Мой стих о пряже тьмы и света
В узлах всемирного Узла.
«Призыв к познанью» – вот, что это,
И к осмысленью корня зла.
Задача в том, чтоб разум вещий
Смог отделить Господний дух
От духов мрака – в каждой вещи,
В причинах взлётов и разрух.
Чтоб прозревая глубь былую
И наших дней глухое тло
Не петь осанн напропалую,
И различать добро и зло.
Пусть Моммзен, Греков, Шпенглер, Нибур,
В трёхмерной данности скользя,
Тебе не скажут: «сделай выбор!»,
Не крикнут с болью: «вот стезя!».
Как закатился век риторик,
Так меркнет век трёхмерных школ.
На смену им метаисторик
Из дней грядущих подошёл.
Неотделимы факты мира
От сил духовности, и слеп
Кто зрит от магмы до эфира
Лишь трёхкоординатный склеп.
Мой стих затем, чтоб запылала
Перед тобой другая глубь.
Ни бриллианта в нём, ни лала.
Он нищ. Прости и приголубь.
Как в своё время Конфуций восхитился высокой недосягаемостью мысли Лао-Цзы, так и я склоняю голову перед маэстро, великим провидцем и страдальцем.
О. Артюхов.
«Грань – граница, предел, конт, край, кромка, конец и начало, черта раздела…».
Толковый словарь Даля.
Эта история произошла на наших глазах, и наверно ещё не закончилась. Не помню точно, то ли её рассказали мне очевидцы, то ли она приснилась, то ли придумалась, то ли всё это произошло на самом деле. Теперь уже не важно.
Жаль, что многие из вас остались в стороне от этих событий. Многие участвовали, но так ничего и не поняли. Немногие поняли, но не осмелились признаться. А мой друг недавно сказал, что порой у него возникает нестерпимое желание узнать, что же сейчас происходит там…
Я сполз вниз. Значит, сняли оковы. Сломанные ноги и руки онемели. Ничего не чувствую. Не в силах пошевелиться я растянулся на окровавленном полу, как сопля, уткнувшись щекой и носом в грязную каменную плиту.
Потом пол отдалился. Похоже, меня приподняли и понесли. Конечности болтались словно тряпки. Я плыл, качаясь вверх-вниз по волнам, или по воздуху. Липкий холод запутал мысли. В сознании лишь слабо трепетала обида на чудовищную подлость судьбы. Измученный невыразимой усталостью я равнодушно слушал своё затихающее дыхание. Ледяной обруч медленно сдавил сердце, а с краёв начала наползать темнота, и я знал, что это означает. Ну, где ты там, косая, заждалась, небось…
…Хриплый рёв дизеля вспугнул безмятежную тишину и выдернул меня из жуткого мира сновидений. Меж дрогнувших век проскочил лучик света, царапнул сознание и тут же рассыпался на ресницах радужным занавесом.
Я бессмысленно шарил глазами вокруг, жадно хватая воздух и ощущая горький привкус полыни и железа во рту. Узнавание окружающего ослабило хватку жутковатых переживаний, но перед глазами всё ещё маячили тени темницы с окровавленным полом, а в голове медленно угасали отголоски смертной тоски.
Уф-ф. Проклятая ночь чуть меня не угробила. Мой тяжело здоровый скепсис нынче сыграл со мной злую шутку. В силу дурацкой самоуверенности я всегда снисходительно посмеивался над рассказами о ночных кошмарах, а вот они добрались и до меня. Истинно говорю, ещё один такой сон и натурально рехнуться можно, или досрочно окочуриться.
Между тем ворвавшаяся в сознание реальность растормошила чувства, но так и не добралась до туловища, которое напрочь отказывалось воспринимать пробуждение, как необходимость. Однако, собрав по сусекам остатки силы и воли, я подчинился настойчивому дребезжанию будильника и со стоном выдрал себя из мокрой от пота постели.
