Полдень. Бог солнца Амон Ра щедро источал любовь к поданным, но те вместо слов благодарности укрылись в тени своих глинобитных жилищ. Сквозь пелену пыли, красным ковром накрывшую поселение хабиру[1], едва пробивался редкий шорох. Раскаленный воздух дрожал над землей, казалось, дунь ветер – сонное царство воспарит и облаком уплывет в неведомые края.
В центре деревни возле храма Сетха, бога войны и повелителя пустынь, из-под навеса из пальмовых ветвей слышался звук, похожий на скрип несмазанных колес. То Шамма-писец, высокий старик, похожий на черепаху из-за длинной морщинистой шеи, торчащей из широкого ворота балахона, хриплым голосом диктовал задание бритым наголо мальчишкам, скрестившим ноги на циновках.
Наставник неспешно прохаживался между учениками, в одной руке его был свернутый в рулон папирус, в другой – плетка, с конца которой змеями свисали несколько кожаных полос, выискивающих жертву.
Перед учителем стояла нелегкая задача – обучить сыновей соплеменников грамоте, дабы в будущем они могли выполнять работу за египтян, решивших, что ходить по полям и считать каждое зернышко, изнывая от жары, недостойно их высокого сана.
– Напишите – у меня есть десять быков, – скрипел Шамма.
Эли, лопоухий десятилетний мальчик в набедренной повязке, с ямочкой на угловатом подбородке, высунув кончик языка из уголка губ, старательно водил остро заточенной деревянной палочкой по глиняной дощечке.
«Красивый у меня бык получился! Вон какая у него мощная грудь и огромные рога!» – мальчик довольно оглядел рисунок.
Вдоволь налюбовавшись, Эли вновь склонился над дощечкой. У ног животного он выцарапал десять палочек и задумался:
«Только у моей семьи нет и одного быка. Но разве учитель не знает об этом? Знает! Тогда зачем он велит писать о десяти? Наверное, учитель уверен – когда я вырасту, у меня будут быки, и я буду богат, как египтянин!»
Внезапная жгучая боль обожгла его тощую спину.
Изогнувшись, Эли принялся растирать ушибленное место.
Над ним грозной стеной возвышался наставник:
– Сколько должно быть быков?!
Безжалостные кожаные змеи дрожали на плетке, готовые вновь наброситься на жертву.
– Десять, – поморщился от болезненного зуда Эли.
– А как число десять пишется, бестолочь?! – наставник развернул свиток и ткнул им в лицо мальчику.
Увлекшись, Эли совсем забыл, что вместо десяти палочек надобно рисовать короткую веревку, согнутую в дугу.
– Когда я вырасту, у меня будет много быков. Я буду их всем раздавать, чтобы никто не остался голодным, – пробубнил себе под нос Эли, стирая черточки.
Хоть учитель и пожилой человек, но слух у него был отменный:
– Мечтать дома будешь! Пиши только то, что я велю! – гневно воскликнул Шамма-писец, и «змеи» снова обожгли спину нерадивого ученика.
В воздухе парил едва сдерживаемый смех: мальчишки с явным удовольствием наблюдали за тем, с каким упоением учитель вколачивал истину в их товарища.
Эли стойко переносил удары плетью – соученики не дождутся его воплей о пощаде, чтобы потом потешаться над ним. Лишь предательская слезинка повисла у него на кончике носа. Эли быстренько смахнул и ее. «Вроде никто не успел заметить», – украдкой огляделся он. Только худой и низкорослый Зэев, выставив перед собой негнущуюся в колене правую ногу, внимательно всматривался в его лицо.
«Зэев не в счет – он мой лучший друг, он не станет надо мной изгаляться…»
Сидевший с левого бока от Эли полный мальчишка по имени Горус, единственный египтянин, живший вместе с матерью в их деревне, вытянул шею, чтобы посмотреть, что нарисовал его товарищ.
Отца у Горуса не было, его казнили за участие в голодном бунте, а мать с маленьким Горусом сбежали от преследования властей в деревню хабиру.
– Ой! – Горус потянулся к ужаленной спине.
Сегодня Шамма щедр на удары плеткой. Грозно оглядываясь, учитель приговаривал:
– Дитя несет ухо на спине. Чем чаще его бьешь, тем больше оно слышит.
«Накормив змей», наставник уселся на циновку возле красной стены храма и продолжил вести урок.
Эли сидел тихо, весь его облик говорил: «Я – прилежный ученик».
На самом же деле он, спрятавшись за спиной высокого соученика по имени Датан, только делал вид, что внимает поучениям наставника, а сам – предавался мечтам. Мысли его невесомым камышовым пухом витали над заливными лугами в устье Священного Хапи[2], вдали от мирской суеты, где его отец и старший брат Агарон каждый год по окончании паводка пасли скот городской знати.
Как наяву, Эли представил себе: вот он бредет по колено в воде, руками осторожно раздвигая стебли тростника. За ним следует Агарон, цаплей задирая длинные ноги. Там, за зарослями камыша, на чистую гладь озерца только что приводнилась стая гусей. Вот они – совсем близко! Глава семейства, огромный жирный гусь, опасливо озирается. Неужели почувствовал угрозу?! Эли замирает. Наконец вожак стаи опускает голову в воду в поисках корма. Эли медленно достает из-за спины лук, из холщовой сумки на поясе у живота – стрелу, оглядывается – брат утвердительно кивает, взяв свой лук наизготовку. Они выскакивают на чистую воду, одну за другой выпуская стрелы в зазевавшихся птиц. И вот уже одна птица бьет крыльями об воду, поверженная меткой рукой Эли, вторая, третья…
Мальчик вздрогнул – он так увлекся мнимой охотой, что чуть было не разразился победным кличем!
Пронесло! Шамма-писец задумчиво ковырял пальцем в ухе, устремив взор к небу…
Эли пригнулся, как за щит, спрятался от взгляда наставника за спиной Датана. Он и вовсе закопался бы с головой в утрамбованный песок под собой, лишь бы учитель не мешал ему мечтать…
Вот отец палкой разгреб тлеющие угли, достал из песка запеченную в глине тушу гуся, разломал ее на части. Жир капает с кончиков его пальцев – таким упитанным был гусь! Отец протянул Эли самый большой кусок мяса, дышащий ароматом. Обильные слюни невольно заполнили рот мальчика…
– На сегодня, достаточно, – наконец-то раздался хриплый голос учителя. – Вы свободны.
– Приди ко мне, Тот – священный ибис. Приди ко мне, направь меня, сделай меня умелым в твоем искусстве, ибо твое искусство – самое прекрасное. Ведомо каждому: кто владеет им в совершенстве, становится вельможей, – хором затянули ученики молитву, которой они начинали и заканчивали учебный день.
Аккуратно опустив глиняные дощечки в большой плетеный ящик в углу навеса, будущие учетчики муравьиной цепью засеменили мимо писца, кланялись ему, сложив домиком руки над головой. Шамма внимательным взором провожал каждого, словно хотел удостовериться: крепко ли он вдолбил в головы учеников знания, не остались ли их уши закрытыми.
