Ночь была темная и ненастная.
Маргарет Мёрри сидела у себя в мансарде, завернувшись в старое лоскутное одеяло и притулившись в ногах кровати, и смотрела, как за окном яростные порывы ветра раскачивают макушки деревьев. Выше деревьев мчались по небу рваные тучи. Из-за туч то и дело выглядывала луна, и тогда на землю падали призрачные тени.
Дом дрожал.
Дрожала и Мег, кутаясь в одеяло.
Обычно Мег не боялась грозы. «Дело-то не в грозе, – подумала она. – Просто все вот это, а тут еще и гроза. Только грозы мне и не хватало!» Как будто мало того, что Мег Мёрри все делает не так.
Школа. В школе все было не так. Мег очутилась среди последних учеников в своем классе. Утром одна учительница сердито сказала: «Нет, Мег, я решительно не понимаю, как дочь таких блестящих родителей может так плохо заниматься! Если не подтянешься, придется оставить тебя на второй год».
На обеде она немного поваляла дурака, чтобы хоть как-то прийти в себя, и одна из девчонок презрительно бросила: «Послушай, Мег, мы же не первоклашки какие-нибудь! Почему ты все время ведешь себя как маленькая?»
А по дороге домой, когда она шла по улице с охапкой учебников, один из мальчишек что-то сказал насчет ее «безмозглого братца». Ну, Мег швырнула книжки на обочину и врезала ему от всей души. В результате домой она вернулась в порванной кофточке и со здоровенным фингалом под глазом.
Сэнди и Деннис, ее десятилетние братья-близнецы, возвратившиеся домой часом раньше, были возмущены. «Если уж надо драться, предоставь это нам!» – заявили они.
«Я просто хулиганка, вот и все, – с горечью думала Мег. – Так все и будут говорить. Мама нет, а они да. Все остальные. Эх, вот бы папа…»
Но думать о папе было невозможно: того и гляди разревешься. Это только мама могла говорить о нем как ни в чем не бывало: «Вот вернется папа…»
Откуда вернется-то? И когда? Как будто мама не знает, что говорят люди. Уж конечно, до нее доходили все эти мерзкие лицемерные сплетни. И уж конечно, ее они ранили так же больно, как и Мег. Но мама и виду не подавала. Она оставалась безмятежной и невозмутимой.
«Ну вот почему я не могу это скрывать, как она? – думала Мег. – Зачем у меня всегда все наружу?»
Оконное стекло бешено задребезжало на ветру. Девочка поплотнее закуталась в одеяло. Свернувшийся на подушке серый пушистый котенок широко зевнул, высунув розовый язычок, снова накрыл нос лапкой и уснул.
Все спят. Только Мег не спится. Даже Чарльз Уоллес, ее «безмозглый братец», который каким-то сверхъестественным образом чуял, когда Мег не спится и не по себе, и который не раз пробирался по ночам на цыпочках к ней в мансарду, – даже Чарльз Уоллес и тот спит.
Вот как они могут спать? По радио весь день передавали штормовое предупреждение. Как они могли бросить ее одну в мансарде, на скрипучей латунной кровати, когда с дома того и гляди сдует крышу и Мег унесет ночным ураганом невесть куда?
Она уже не просто дрожала – ее трясло.
«Ты же сама захотела жить в мансарде! – сердито напомнила себе Мег. – И мама тебе разрешила, потому что ты старшая! Это привилегия, а не наказание!»
– Во время урагана это никакая не привилегия! – ответила она вслух.
Девочка сбросила с себя одеяло в ноги кровати и встала. Котенок сладко потянулся и уставился на нее круглыми невинными глазами.
– Спи, спи, – сказала ему Мег. – Радуйся, что ты котенок, а не чудовище какое-нибудь вроде меня.
Она посмотрелась в зеркало на дверце шкафа и скорчила жуткую рожу, оскалив зубы со скобками. Машинально поправила очки, запустила пятерню в невнятно-русые волосы, так что они встали торчком, и шумно вздохнула, почти заглушив вой ветра.
Широкие деревянные половицы холодили босые ноги. В щели окон, несмотря на двойные рамы, задувал ветер. Тот же ветер выл в дымоходах. Даже отсюда, из мансарды, Мег услышала, как залаял их большой черный пес Фортинбрас. Ему, наверно, тоже страшно. На кого он лает? Фортинбрас попусту не гавкает…
Мег вдруг вспомнила, что, когда она ходила на почту за письмами, люди говорили о каком-то бродяге, который, по слухам, украл двенадцать простыней у миссис Банкомб, жены констебля. Бродягу так и не поймали. А вдруг он прямо сейчас подбирается к дому Мёрри? Живут они на отшибе, в тупике… А вдруг на этот раз ему нужны не только простыни? Тогда, на почте, Мег не обратила особого внимания на всю эту болтовню насчет бродяги, потому что почтальонша с медовой улыбочкой спросила, не слышно ли чего от папы.
Мег вышла из своей комнатушки и принялась на ощупь пробираться по чердаку, наткнувшись по пути на стол для пинг-понга. «Ну вот, теперь ко всему прочему еще и на ноге синяк будет!» – подумала она.
Вслед за этим Мег наткнулась на свой старый кукольный домик, лошадку-качалку Чарльза Уоллеса и железную дорогу близнецов.
– Ну почему все это случается именно со мной? – осведомилась Мег у большого плюшевого мишки.
Спустившись с чердака, она застыла и прислушалась. Из комнаты Чарльза Уоллеса, справа, не доносилось ни звука. Слева, из комнаты родителей, где мама спала одна в просторной двуспальной кровати, тоже ни шороха. Мег на цыпочках прокралась по коридору и очутилась в комнате близнецов. Поправила очки, как будто от этого в темноте будет лучше видно. Деннис храпел. Сэнди пробормотал что-то насчет бейсбола и затих. Хорошо близнецам, у них-то проблем не бывает! Отличниками они не были, но и двоечниками тоже. Их вполне устраивали сплошные четверки с немногими затесавшимися пятерками или тройками. Крепкие и быстроногие, они были хорошими спортсменами, и если кто-то позволял себе отпускать язвительные замечания насчет семьи Мёрри, то не в присутствии Сэнди с Деннисом.
Мег миновала комнату близнецов и спустилась вниз, перешагнув скрипучую седьмую ступеньку. Фортинбрас замолчал. Значит, это не бродяга. Если бы поблизости кто-то был, Форт гавкал бы не умолкая…
Ну а вдруг бродяга все же там? А вдруг у него нож? Поблизости никто не живет, случись что – не докричишься, хоть тресни. И вообще, всем будет все равно…
«Сварю-ка я себе какао, – решила Мег. – Это меня подбодрит, а если у дома сорвет крышу, то, по крайней мере, я с нею не улечу».
На кухне уже горел свет, Чарльз Уоллес сидел за столом, пил молоко и ел бутерброд с джемом. Здесь, на просторной старомодной кухне, он выглядел совсем маленьким и беззащитным: белокурый малыш в бледно-голубой пижамке, с ногами, дюймов на шесть[1] не достающими до пола.
