– Выручай! – проорала телефонная трубка моего благоверного. Он по инерции попытался бросить ей в меня, ибо разговоры со всякими истеричными и депрессивными – женская прерогатива. Я сделала злые глаза, как у гадящего единорога.
– Что случилось, Вась? – закатив свои чёрные очи, выдохнул Рубенской.
У меня не укладывалось в голове, как мой Миша и Вася до сих пор дружат. Один – заместитель директора металлургического завода, другой – непризнанный поэт, считай говночерпий. Я подозревала, что виной тому их общее детство, садик и школа. А потом поняла: противоположности притягиваются. Муж подарил мне на годовщину брака квартиру, Спиридонов своей пассии – букет гвоздик. Рубенской в сортир ходит с ноутбуком, чтобы проверять цены на железо, а Вася сворачивает самокрутки из сборника стихов Есенина. Мой суженый ни дня не мыслит без смузи из брокколи, а его друг запивает спирт бабкиным компотом.
Машина припарковалась возле старенькой пятиэтажки. Я надеялась отсидеться в тылу, но Михаил смерил меня тяжёлым взглядом и воззвал к совести. Та своим храпом оглушала окрестности.
– Ты же обещала быть со мной и горе и в радости…
– Вот именно! – буркнула я, ссаживая с колен своего шпица, не хватало ещё её подвергать стрессу и тараканам. – Там про сопли Спиридонова ни слова не было.
Третий этаж и дверь, обитая дерматином. Вася встречал нас, благоухая этиловыми парами, в растянутых трениках и майке-алкашке. Русые вихры торчали во все стороны, а пальцы, что нервно сжимали окурок "Примы", говорили о невероятном волнении.
– Алис, разувайся, я только полы помыл…
Полы выглядели так, будто по ним прошло стадо ослов. Тонкий линолеум вздулся возле плинтусов.
– Одумайся, грешник, и вспомни про инстинкт самосохранения, прежде чем предложишь мне свои тапки, – выдала я и по стеночке, где, как мне казалось, грязи меньше, просочилась в зал.
– Вы не представляете, она такая… Такая… – экзальтированно блеял Спиридонов.
– Денег не дам, – сразу обрубил муж.
Непризнанный поэт оскорбился, а потом рассказал о Наташе. Познакомились они в трамвае, она возвращалась от мамы, а Вася – из загула. И блондинка с аристократическим носом покорила сердце литературного мужа.
– Чего ты хочешь? – перебил Миша, подпирая спиной косяк.
– Она такая… Такая…
– Мечта поэта? – подсказала я, неотрывно рассматривая дырявый на большом пальце носок Василия.
– Да! – выкрикнул друг мужа и взмахнул рукой как бы в избытке чувств. А как по мне – тестостерона. – Вы же согласитесь составить нам компанию за ужином?
Обычно мой супруг отличался редким снобизмом, но только не с Васей. Он дал положительный ответ, а я печально рассматривала в грязном окне серый ноябрь. Ну что поделать, я ж хорошая жена. Не буду перечить вслух.
– Алис, – помявшись в коридоре, позвал друг детства, – что мне сделать, чтобы точно понравиться ей?
– Поменяй носки, Спиридонов, – красноречиво намекнула я, кивая в сторону дырок на больших пальцах.
***
– Пообещай мне, что не станешь шутить, – поправив рубашку и поймав мой взгляд в зеркале, попросил Миша.
– Пообещай мне, что он не станет читать свои стихи. – Уместно ли было торговаться, стоя в фойе кафешки, я не знала, но как вспомню стихосложение непризнанного гения, так желудок требует экстрадиции. – В жерле кита сомкнулись воды, что можно сейчас ожидать от природы?
Я нарочно выбрала самый зубодробительный пассаж, и мужа перекосило. Спиридонов был поэтом непризнанным не просто так. Его трудами можно было воскрешать мёртвых и упокаивать ещё живых. Почившие восстанут накостылять этому бумагомарателю, а все остальные сами будут придерживать крышки гробов, чтобы, упаси Боже, ещё раз не столкнуться с настолько «прекрасным».
– Наташенька опаздывает, – донёс до нас Василий.
– Не удивлюсь, если она вообще не придёт, – пробубнила я себе под нос, но Рубенской всё равно услышал.
– Надо было просить тебя не хамить, а не шутить, – зло прошипел супруг, отодвинув мне стул.
Надо было меня вообще дома оставить. Волки были бы сыты, а одна конкретная тестостеронная овца цела. Но тут как с родами: обратно не засунешь.
– Как твои носки, Спиридонов? – решила завести необременительную беседу я и получила шлёпок по коленке под столом. Воззрилась на мужа с презрением грешника, который отрицал все свои прелюбодеяния.
– А ты думаешь, всё так быстро закрутится? – покраснев как рак, которого бросили в кипяток, спросил Вася.
Я печально покачала головой. Дырявые носки для мужика это как небритые ноги для бабы, точно дальше посиделок дело не зайдёт. Но это ж насколько надо не верить в себя, чтобы даже не помыслить о победном результате операции?
Подошёл официант, супруг сделал заказ для нас. Но тут литературное светило дёрнулось и прощебетало:
– А можно мне грамм сто…
Извернувшись так, чтобы мой кед дотянулся до противоположной стороны стола, я больно пнула друга мужа по щиколотке. Он по-бабьи ойкнул и уставился на меня.
– Ты ещё надерись тут до её прихода, – поддержал Миша.
– Ну я… – промямлил Василий. – Мне ж для храбрости…
– Ты для храбрости походу приложился к бабкиному компотику, – саркастично заметила я, перегнувшись через стол и втянув ноздрями воздух. Спиридонов замялся, попытался отстраниться. Но, уловив амбре этилового спирта, я успокоилась и вернулась на стул.
А Наташа всё не шла. Через двадцать минут и чайник жасминового чая я стала нервничать. Я не сильно переживала за постельную жизнь Васьки, просто бесило, что это не я тут заставляю всех корчиться в муках ожидания.
– Спиридонов, у тебя просто проклятые носки, – заметила я, когда стрелка часов передвинулась ещё на полчаса.
– Наташенька! – вскрикнул Василий, выпрыгивая из-за стола. Так, что оный чуть не придавил мне ногу. Я рассудила, что так выглядит карма, но потом забила на намёки судьбы и во все глаза вытаращилась на мечту поэта.
Натали оказалась светловолосой миловидной девушкой. Образ портила некоторая нервозность в движениях: хрупкие тонкие пальцы вечно дёргались и заламывались, взгляд она не поднимала из-под ресниц, и если я удостоилась короткого кивка, то на Мишу она старательно не глядела.
– А как вы познакомились? – разрядил обстановку супруг.
– Вася был таким обаятельным. – Я сомневалась в возможностях Спиридонова кого-то обаять, разве что гладильную доску. – Он читал мне Бродского…
Я наклонилась за нелепо уроненной ложкой, столкнулась лбом под столом с благоверным и зло зашептала:
– Вот видишь, ей он читает Бродского, а мне приходится выслушивать его корявые пасквили.
***
Наташенька комкала в ладонях салфетку. Спиридонов разливался трясогузкой, хоть и обещал не читать стихи. Но где обещания и где воздержание трёхгодовое? Когда миловидная блондинка со строгим пучком на голове нерешительно удалилась в дамскую, моё любопытство разразилось арией на тему, что она здесь не по своей воле и её принудили, отконвоировав до дверей кафе.
