– Симона! Почему ты еще не готова?
Моя мама стоит в дверях, полностью готовая к вечеру.
На мне же до сих пор спортивные шорты и футболка с «Чудо-женщиной», потому что я совершенно потеряла счет времени, свернувшись калачиком с книгой у окна.
– Который час? – смущенно спрашиваю я.
– А ты как думаешь? – мягко улыбаясь, говорит mama.
Я бы сказала, сейчас два или три часа дня, но, учитывая, что она уже надела вечерний наряд, видимо, больше.
– Э-э… шесть? – предполагаю я.
– Как насчет семи тридцати?
– Простите! – кричу я, спрыгивая с подоконника и роняя на пол «Грозовой перевал».
Неудивительно, что я голодна. Я пропустила обед и, судя по всему, ужин тоже.
– Стоит поторопиться, – говорит mama. – Твой отец уже вызвал водителя.
– Вообще-то машина уже ждет, – вставляет папа.
Он стоит рядом с mama. Они самая элегантная пара, которую только можно представить, – оба высокие и стройные, в безупречных нарядах. Единственный контраст между ними – это папин насыщенный темный цвет кожи и волос против маминых светлых. В остальном они идеальная пара.
На фоне их безупречности я чувствую себя тощей и угловатой. Мне слишком неловко, что нас увидят вместе.
– Может, вам следует поехать без меня… – говорю я.
– Неплохая попытка, – отвечает mama. – Бегом одеваться.
Я подавляю стон. Поначалу я была рада вернуться домой из школы-пансиона. Чикаго закружил меня в вихре вечеринок, званых ужинов и различных мероприятий. Но теперь, всего пару месяцев спустя, они все начали сливаться для меня в одно яркое пятно. Я устала от шампанского и канапе, светских бесед и еще более светских танцев. К тому же мне бы хотелось, чтобы сестра чаще составляла мне компанию.
– А Серва́ к нам присоединится? – спрашиваю я mama.
– Нет, – отвечает та, и небольшая складка пролегает меж ее бровей. – Сегодня она не в лучшей форме.
Родители оставляют меня переодеваться.
Мой гардероб набит вечерними нарядами, большинство из которых мы купили в этом году. Я пробегаю пальцами по богатой палитре цветов и тканей, пытаясь сделать выбор быстро.
Я могла бы провести так хоть час. Я немного рассеянна и люблю красивые вещи. Особенно одежду.
Кто-то может посчитать интерес к моде легкомысленным. Но для меня одежда – это искусство, которое мы надеваем на себя. Способ заявить о себе в любом помещении. Это инструмент, с помощью которого можно сформировать мнение о себе еще до того, как вы произнесете хоть слово.
Вот как бы я описала это кому-то.
Для меня же это значит гораздо больше.
Я остро реагирую на цвета и текстуры. Они задают мне настроение. Я не люблю в этом признаваться, потому что понимаю, что это… странно. Большинство людей не испытывают физического отвращения к непривлекательному багровому оттенку. И не чувствуют непреодолимого желания потрогать шелк или бархат.
Для меня же это всегда было так, сколько я себя помню. Я просто научилась это скрывать.
Я заставляю себя схватить платье, не тратя время на созерцание.
Выбираю одно из моих любимых – бледно-розовое с развевающимся шифоном на спине, напоминающим крылья бабочки.
Я наношу немного розовых румян и блеск для губ того же оттенка. Не слишком ярко – мой папа не любит, когда я наряжаюсь чересчур «зрело». Мне только-только исполнилось восемнадцать.
Когда я спускаюсь, родители уже ждут меня в лимузине. В воздухе витает напряжение. Отец держится сурово и прямо. Мама бросает на меня взгляд и переводит его в окно.
– Поехали, – рявкает водителю tata.
– Я собралась так быстро, как могла, – робко говорю я.
Отец полностью игнорирует мою реплику.
– Не хочешь мне рассказать, почему я обнаружил в почтовом ящике письмо о зачислении в «Парсонс»?[1] – требует он ответа.
Я краснею, разглядывая свои ногти.
Я надеялась, что успею перехватить этот конверт раньше него, но в нашем доме, где почту проверяют по два раза в день, это непросто.
Я вижу, что отец в ярости. И в то же время испытываю дикий прилив восторга от его слов.
Меня приняли.
Я не должна показывать свое счастье. Мой отец вовсе не радостен. Я чувствую, как недовольство исходит от него ледяным туманом. Холод пробирает меня до костей.
Я избегаю смотреть ему в глаза. Даже в своем лучшем расположении духа отец сохраняет суровые черты лица и пронизывающий взгляд. А в гневе его лицо превращается в резную маску какого-то божества – величественного и мстительного.
– Объяснись, – велит он.
Нет смысла лгать.
– Я отправила им заявку.
– И почему ты это сделала? – холодно спрашивает отец.
– Я… я хотела узнать, смогу ли я поступить.
– Какое это имеет значение, если ты будешь учиться в Кембридже?[2]
Это альма-матер моего отца. Именно в Кембридже он приобрел свои изысканные манеры, европейские связи и легкий британский акцент, которым гордился.
Мой отец, нищий, но гениальный, поступил в Кембридж, получив стипендию. Он изучал нечто куда большее, чем просто экономику, – он изучал манеры и повадки своих состоятельных однокурсников. То, как они говорили, как ходили, как одевались. А главное – как они зарабатывали деньги. Он выучил международный язык финансов – хедж-фонды, заемный капитал, оффшорные налоговые гавани…
Отец всегда говорил, что его сделал Кембридж. Было очевидно, что я буду учиться там, как до меня училась Серва.
– Я просто… – Я беспомощно сжимаю руки на коленях. – Я просто люблю моду… – запинаясь, произношу я.
– Учиться этому несерьезно.
– Яфью… – мягко произносит mama.
Он оборачивается к ней. Моя мать – единственный человек, к кому прислушивается папа. Но я и так знаю, что она не станет ему перечить – не в тех вопросах, где его мнение столь непреклонно. Mama лишь напоминает отцу быть со мной помягче, пока он разбивает мои мечты.
– Прошу, tata, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Мой отец не станет слушать, если я буду звучать слишком эмоционально. Я должна постараться убедить его. – Парсонс заканчивали многие именитые дизайнеры. Донна Каран, Марк Джейкобс, Том Форд…
Отец складывает перед собой руки домиком. У него длинные элегантные пальцы и маникюр на ногтях.