… – Алик… Беги…, – жена моя, бледнея на глазах, не успела дошептать «ги», как я рванул с места, шо горячий конь, пугая прохожих.
…Ранним утром мы в поезде доплелись наконец-то до Кропоткина. А солнышко с утра раскочегарилось не на шутку, угрожая полтинником к обеду.
Пока утро ещё не продрало очи, и дышало ночной свежестью в теньках, мы спокойно спустились на перрон, неспешно перетаскивая вещи, а куда спешить-то? Приехали.
Сейчас сядем в автобус, проедем двадцать кэмэ, и вот мы в деревне у моих родителей.
Сынище мой уже джигит взрослый, дай бог здоровья – пятый год мужику, жена умница, двое суток в поезде вела себя достойно, а утречко раннее, так хорошо…
…И вот мы вышли на пустой перрон (тут станция проходящая, народу в поезде уже совсем мало. Подъезжали к Кропоткину – в нашем вагоне человек пять было, ей-богу!), и мы не спеша прошлись по улице, и завернули к автовокзалу, там ходьбы-то минут пятнадцать с перекуром.
… – А чё, только через полчаса автобус?, – я зевал, беседуя в окошко кассы, и девушка отчитывалась передо мной, как перед особым гостем, – Раньше нету, что ль?..
И тут моя Маруся всплескивает ручками:
– Алик!..
Старая моя добротная барсетка, сумочка на длинном ремне, в которой я столько лет носил документы-бумажник-курево-всякую хрень – осталась в поезде!..
– Как?!.., – подпрыгиваю я, и у меня в голове защёлкали пружины, и я пытаюсь вспомнить – чё в барсетке-то?..
Барсетку я (точно помню!) чтобы была на виду, несильно привязал к поручню, и болталась та барсетка двое суток перед моим носом, чтобы на виду, а тут кинулись – ёлки-моталки!.. А де барсетка-то? Марусь!..
… – Алик… Беги…
И я рванул.
На ходу соображая, вспоминая, как диспетчер гнусаво объявлял, что поезд-мол на станции будет стоять полчаса, я бежал, хлопая ушами себя по щекам, строго в обратном направлении, слабо подбадривая себя, что полчаса ещё не прошло, и что я успею влететь в пустой вагон. Но больше всего меня вводило в грусть-тоску, что я всё отчётливее доказывал себе, ускоряясь, что именно в этой барсетке и билеты на обратный путь я положил, и наши с женой паспорта там, и скорее всего мой бумажник со всей нашей наличностью на весь отпуск…
…В полном уже остервенении, хлопая горячим языком по спине, я пролетел сквозь пустой вокзал, выбежал на перрон, видя издали, что поезд уже тронулся, и набирает скорость…
И рванул я по перрону, включив пятую скорость, начиная задыхаться и пошло вихлять куцым своим задом.
Вагон наш был третьим…
Всего в составе поезда около тридцати…
Если вы никогда не догоняли поезд ранним утром, в сланцах и с бодуна, вам вряд ли удастся понять состояние сорокалетнего придурка, добежавшего до конца перрона, и бегущего теперь по шпалам, ужасающегося уже при мысли, что если я споткнусь на щебне, то просто убьюсь.
Сзади меня резво бежали два разбуженных моими сланцами на вокзале полицейских, что-то крича и хватаясь за кобуры, и я из последних сил, брызгая слюной и матерясь, догнал-таки почти третий вагон, и о-чудо! в окно тамбура вагона выглянула проводница, хмуря брови, грозя мне кулачком и визгливо называя идиотом.
– Барсетка!!!, – орал я, – Барсетка!!!… Девушка!!!.. Шестое купе!!!..
– Что?!!..
– Барсетка!!!.. Девушка!!!..
Поезд безжалостно набирал скорость, и я окончательно выдохся, стуча сланцами по камням, шо швейная машинка…
– Шестое купе!!!.., – задохнувшись, я остановился, отхаркиваясь, и согнулся пополам, раскорячив ноги в неподобающей позе…
– Что?!!..
– Барсетка.., – шепчу себе в колени…
Но поезд разгонялся и разгонялся, грохоча, и в летнем жарком мареве я смотрел вслед ему, когда ко мне подбежали два взмокших пузатых блюстителя, и также встали раком рядом, уперевшись руками в колени, не в силах отдышаться, отплёвываясь и матерясь шёпотом, как я отчётливо увидел, что в окно тамбура выбросили мою барсетку, и поезд улетел в даль…
…Назад к вокзалу я шёл минут сорок.
Сердце колотилось так больно, что я периодически останавливался в теньке, всё никак не отдышавшись, в который раз заглядывая в проклятую барсетку…
В ней были зарядные устройства от моего и жены телефонов… И всё!
… – Да я знаю, Алик… Я знаю…, – Маруся обнимала и целовала меня, виновато посмеиваясь, и отводила в сторону глазки, – Я вспомнила!.. Я все документы к себе переложила, и деньги, а зарядки оставила…
А я так ослаб от марафона, что не и мог говорить…
– Герой мой!.. Ты мой герой!.., – жена тщательно расцеловала меня, совсем разжалевшись, так как я чуть не падал от усталости, – Ты мой герой!..
… – Больно?, – вопрос мой по-дурацки прозвучал.
У меня часто по-дурацки получается.
Как же не больно? Конечно, больно… Так вот башкой треснуться о верхнюю полку, да ещё и попасть виском именно в железную обшивку возле поручня. Думаете не больно?
Мужик уже второй раз долбанулся зачем-то.
Высокий грузный дядя, встаёт и громко трескается башкой.
Поезд душный. Ехать ещё сутки. В купе мы остались вдвоём. Ему выходить, как выяснилось, через станцию после моей. И едем мы вроди как вместе уже, за вещичками друг-друга присматриваем не сговорясь.
… – Мне вот так вот как-то в детстве въехали…, – вспоминаю я негромко, – Лет восемь мне было, наверное… Во двор выбегаю с утреца… Зима выдалась снежная… У нас в Казахстане снежок такой редкость… Я с Мангышлака родом…, – я покосился на бутылку водки, которую мужик вынул откуда-то сверху из своей сумки и поставил на столик, пряча за термос и пакет с моими пирожками, на дверь оглядывается, – Там у нас ветра обычно… Зима ветреная, и снега мало совсем… Обычно… Наметёт по углам чуток, сдует… А тут, – мужик присел напротив грузно, бровью повёл на бутылку, и я понимающе кивнул, – Во двор выхожу, мама моя… А снегу… По колено!.. Пацаны взрослые на площадке коробку расчистили, ворота соорудили, ногами снег разглаживают… Клюшки принесли, шайбу… Я – пулей домой, клюшку хватаю, и обратно… Ха… Постоял-постоял рядышком скромненько… Клюшкой постукиваю… Типа, занят своим делом… Пацаны-то старшие… Не возьмут щегла-то… А у них «трое на четверо»… Позвали. Самый высокий из них кричит: «Слышь, чувак!.. На ворота встанешь?» Ну!.. У меня радости полные штаны… Ха-ха…
… – Ви-и-и-и… Я-а-а-а-а-у-у-у!!!.., – мимо нас пролетел встречный, грохоча и оглушая, протяжно перестукивая рельсами, дробно мигая жёлтыми окнами, и умчался вдаль, затихая, зычно жалуясь на темень…, – Та-дах та-дах! Та-дах та-дах!..
… – И меня на ворота ставят… И стою я такой на воротах…, – мужик налил в стопки, аккуратно придвинул, выпили, кивнув друг другу молча, – А пацаны…, – хорошая водка, – Неплохо играют… Очень неплохо. Угощайтесь… Носятся по полю, говорю, словечки солидные выкрикивают… «Офсайт!"… Ха-ха… А я стою на воротах, изо всех сил… И хорошо стою, между прочим!.. Ха-ха-ха… Первый раз в жизни в хоккей играю… Ха-ха…
