Этот детектив мог не увидеть свет, если бы не случайность (как часто именно случайность определяет судьбы людей и даже книг!).
В старой московской квартире на антресолях лежали целые стопки пыльных папок. Владелица квартиры готовила ее к продаже и потому расчищала вековые завалы. Доставая бумаги, она не удержала стопку, несколько папок упало. Помощница обратила внимание на пожелтевшие листы с непонятными карандашными закорючками.
– Ой, стенография! Моя сестра в колледже таким занимается. Если вам не нужно, можно я возьму, пусть попробует прочитать?
Хозяйка подтвердила, что ее бабушка когда-то работала стенографисткой и все это рабочие записи, которые потом расшифровывались, превращаясь в печатный текст. Отработанный материал в холодное время шел в печь на растопку, а в теплое вот так складывался про запас. Когда в дом провели паровое отопление, папки забросили на антресоли и забыли.
Сама хозяйка стенографией не владела и что в этих бумагах не представляла. Содержимое оказалось весьма любопытным – это были не только тексты со стенограммой, но и расшифрованные, и даже правленые листы, к тому же обильно «сдобренные» рисунками, и рисунки отдельно на листах или обрывках бумаги.
Но главная загадка – авторство. На папке значилось: «Ф. Г. Р.».
Листы не имели нумерации, были перепутаны и сохранились не все. Чтобы восстановить текст полностью, пришлось расшифровать стенограмму и сопоставить.
Результат оказался ошеломляющим. С первых страниц угадывается автор: кто еще, кроме Ф. Г. Р. – Фаины Георгиевны Раневской, мог посоветовать не в свою лужу не садиться или посетовать, что она такая старая, что сплетни о ее молодости уже перешли в разряд легенд?
И все же сомнения были. Но среди старых фотографий и бумаг хозяйки папки нашлась карточка 1956 года с видом ялтинской набережной, на обороте которой рукой Раневской написано: «С благодарностью, Ф. Г. Р.».
Конечно, на 100 % ручаться за то, что текст принадлежит Фаине Георгиевне, нельзя, но так хочется!
Текст подвергся небольшой литературной правке, и все же в основе лежит черновик.
У некоторых отрывков есть два и даже три варианта.
В конце текста имеется небольшое послесловие с объяснением, кто мог служить прототипами героев, где могли происходить события и что означает то или иное вышедшее из употребления слово.
Надеемся, это поможет лучше понять написанное.
Глава 1. Стервятники питаются стервами…
А приматы чем питаются – Примами?
Каждый среднестатистический человек уникален.
А вот Примы похожи друг на дружку, как слоники на полке этажерки.
Таковыми их делает общая болезнь – зазнайство. Опасная болезнь, быстро превращающая хорошего человека в… не буду писать в кого или во что.
Наша Любовь Петровна Павлинова не исключение.
Багаж может поведать о человеке многое. На пристани мой потертый фибровый чемодан рядом с ее горой кожаных красавцев (каждый – «мечта оккупанта») выглядел даже не бедным родственником из провинции, а облезлой шавкой у лап холеного дога. К тому же у моего предателя в последний момент перестал закрываться один замок, и потрепанное гастрольными испытаниями чудовище пришлось перевязать веревкой. Куда ему до крокодиловой кожи, привезенной Павлиновой в прошлом году из Парижа!
Чемодан пристроила рядом с павлиновскими не я, а костюмерша Любови Петровны Лиза Ермолова, девушка добрая, но скрытная. Она осторожно подвинула мой багаж ближе к приминому, за что я была Лизе премного благодарна. Из-за волн, поднятых проходившим мимо судном, пароход вместе со сходнями качался, подниматься на борт, а потом по трапу на верхнюю палубу с чемоданом мне было бы тяжело.
– Куда?! – Павлинова заметила мой багаж вместе со своим в руках матроса. Ее возглас заставил обернуться всех.
Матрос замер, не понимая, в чем дело, а я спокойно пожала плечами:
– Он носит вещи на палубу, Любовь Петровна.
– Там МОИ вещи!
– Там НАШИ вещи, – поправила я Павлинову. – Молодой человек, поставьте вот этот отдельно, в каюту я занесу его сама. Благодарю вас.
Мгновение спустя я оценила нелепость ситуации. Прима намеревалась позировать перед репортерами, но наказала сама себя. Не возмутись она, мой чемодан сочли бы реквизитом, не более того, а теперь объективы фотокамер были направлены на багаж в руках матроса. Можно не сомневаться, что в завтрашних сообщениях об отъезде труппы на гастроли немало внимания уделят перевязанному веревкой фибровому изделию.
Сквозь раздвинутые в вымученной улыбке губы Любовь Петровна прошипела:
– Не могли взять что-то приличней?
Один из репортеров в новеньком канотье (и почему репортеры так любят шляпы-канотье?) старательно конспектировал нашу беседу, потому я сообщила театральным шепотом:
– Он мне дорог как память о Качалове.
Обладатель канотье ахнул, невольно вмешиваясь в разговор:
– Чемодан вам подарил сам Качалов?!
– Нет, – я грустно покачала головой. – Но у Качалова был точно такой.
Прошипев «вечно вы!..», Любовь Петровна бросилась прочь – ближе к трем другим представителям прессы и подальше от меня.
– А… – начал следующий вопрос репортер, но я выразительно ткнула пальцем в сторону Примы, которую уже осаждала решительная громкоголосая девица с огромным блокнотом в руках.
Можно бы рассказать ему о том, что будущая всенародная артистка, а тогда просто Любочка N., приехала в Москву с куда более потрепанным багажом. Но не стоило портить легенду.
Если фотокамеры и запечатлели мое восхождение на пароход, то только со спины – я не звезда, чтобы освещать фальшивой улыбкой пристань и окрестности.
Может, к лучшему?
Обходиться без совести получается у многих, а вот без денег не удается никому.
Именно желание подзаработать подвигло большую часть труппы театра на участие в летних гастролях-бенефисе всенародно обожаемой Любови Павлиновой.
Ее любили так сильно, что, играй Любовь Петровна Отелло, зрители охотно согласились бы помочь ей душить ни в чем не повинную Дездемону. Это один из самых трудных случаев популярности – когда актер не имеет права изменять своему амплуа и вынужден всю жизнь играть отъявленных героев, которых нормальному человеку (часто и ему самому) страстно хочется убить после третьего кадра.
Пинкертон, то есть я
Но популярность нашей Любови Петровны зиждилась на кинофильмах десятилетней давности, где она, хоть и с некоторым напряжением, блистала в ролях юных пастушек и служанок, выбившихся в звезды. С годами держать форму стало тяжело, и актриса благоразумно отказалась от бенефисов в столице. Гастроли же обещали выступления в небольших очагах культуры, где одно лишь появление Павлиновой вызывало бурю восторга и никакой критики. Любовь Петровна именовала такие мероприятия «хождением в народ» и устраивала их регулярно.
