Действующие лица
Соколов Сергей Петрович – 25 лет, старший лейтенант.
Волобуев Виктор Тимофеевич – 42 года, лейтенант.
Денисов Алексей Васильевич – 24 года, лейтенант.
Рубинштейн Зиновий Моисеевич – 20 лет, лейтенант.
Пухов Иван Иванович – 20 лет, лейтенант.
В центре темной сцены тесная прокопченная землянка. В ней на грубых березовых комельях сидят Соколов, Волобуев, Денисов, Рубинштейн. Они в полушубках, перетянутых портупеями, в шапках-ушанках. Посередине землянки стоит ящик из-под снарядов, на ящике – сделанная из гильзы лампа-коптилка. В углу потрескивает печка-буржуйка.
Волобуев (грея руки над буржуйкой). Ну что, Леш, почитай газетку.
Денисов (расстегивает полушубок, бережно достает газету, разворачивает). Так…
Соколов. Да ты двигайся ближе, не видно ж ничего.
Рубинштейн (берет коптилку, подносит к газете). А мы вот так устроим.
Денисов (устало усмехнувшись). Во. Как днем. Так…
Читает.
В ночь с 26 на 27 декабря на Курском направлении после продолжительной артподготовки…
Соколов (перебивает). Погоди-ка! Что ж мы про Ваню забыли? Подожди, Леш, он сейчас вернется, тогда все и послушаем.
Волобуев. Да что он, сам не прочтет? Придет и прочитает. Читай!
Соколов. Отставить. (Укоризненно Волобуеву.) Как харчи принести – так Пухов.
Волобуев (недовольно). А что… у кого кость помоложе, тот и пусть подсуетится. Нам денщиков не положено – рожей не вышли.
Рубинштейн. Вы, Виктор Тимофеевич, всем вышли, а вот равных по званию почему-то не уважаете.
Волобуев. Эх, мальчики. Попались бы вы мне год назад. Когда я в майорах ходил. Тогда б поговорили об уважении.
Соколов. Да хватит вам, Волобуев. Будто мы все виноваты, что вас разжаловали.
Волобуев (расстегивает ремень и полушубок). Хватит, не хватит… Вы на войне без году неделю, а мне вон… (Снимает ушанку, показывает шрам на виске.) В Гражданку еще влепили белые. Тогда помоложе вашего Пухова был. Финскую прошел. Вот и толкуйте, кто кого уважать должен.
Денисов. А за что же вас… ну… того?
Волобуев (достает кисет, принимается сворачивать самокрутку). За что, за что… За то, что не люблю, когда врут и цену себе набивают.
Рубинштейн. Это как?
Волобуев. Да вот так. Были на маневрах, под Киевом. Ну, я батальоном командовал, а в политруках у меня такая сволочь ходила – не приведи встретиться. Карьерист, выскочка, сынок генеральский. Ну и короче, когда Днепр форсировали, у нас солдат утонул. А эта сволочь дело так представила, что, дескать, солдата специально утопил другой солдат. И сделал это потому, что в душе был классовым врагом. Вот. Ну и пошел раздувать, особистов на солдата навесил. Потом и сержанта зацепил, а после, глядь – и старшину нашего, Петровича. Тот ему, гаду, в отцы годился. Ну, здесь уж я не стерпел, вызвал его на разговор. Как же, говорю, так можно преданных людей марать? А он мне – у тебя, Волобуев, политическая близорукость. У нас в батальоне троцкистские выкормыши свое тайное гнездо вьют, а ты не видишь ничего. Вот как. Смотрит на меня орлом, а после говорит – если, Волобуев, ты и дальше будешь покрывать классовых врагов, то я доложу кому надо. Ну, тут я уж не сдержался – кааак врежу ему по роже. Он с копыт. А я – с майоров.
Отворяет дверцу печки, поджигает ветку и прикуривает. Дверь землянки распахивается, входит Пухов с двумя большими котелками в руках.
Пухов. Принимай жратву, братцы!
Волобуев. Во! Это – дело!
Все помогают Пухову расположить котелки на ящике.
Пухов. Нам самый верх! А каша с маслом.
Рубинштейн. Вань, ты просто Кутузов!
Денисов. Наш Ваня – человек бывалый.
Пухов. А то как же!
Волобуев. По местам.
Достает ложку, открывает котелок.
Со щей начнем.
Соколов. Леш, достань хлеб.
Денисов (развязывает вещмешок, вынимает буханку). На.
Соколов (режет хлеб). Вань, как там обстановочка?
Пухов. Нормально. Твои на гармошке играют.
Соколов (усмехается). Это Диденко. Хороший парень.
Волобуев. Ну что, командир, замочим жало?
Соколов вынимает фляжку со спиртом, Рубинштейн дает кружку. Все по очереди пьют из кружки спирт и принимаются есть из котелка.
Соколов. А мы, Ваня, без тебя газету не читали.
Пухов. Вот спасибо. Может, почитаем?
Денисов (хлебая щи). Дай поесть сперва.
Пухов. Поесть успеешь. У кого газета?
Денисов. У меня.
Пухов. Дай почитаю.
Денисов передает ему газету.
Пухов (читает). В ночь с 26 на 27 декабря на Курском направлении после продолжительной артподготовки умели делать по-гнилому. Мы делали по-гнилому, развертывали по-гнилому, и стаскивали по-гнилому, и клали по-гнилому, положение теплое по-гнилому, положение участливое по-гнилому, урон выщербленных по-гнилому, дислокация тебя по-гнилому, наматывание на вал по-гнилому, чешуйчатость половины по-гнилому, полевая батарея по-гнилому, пленный дивизион по-гнилому…
Волобуев. Не гони. Читай помедленней.
Пухов (продолжает медленней). Распределитель веса по-гнилому, использование огня по-гнилому, отслаивание детей по-гнилому, окопная война по-гнилому, делание через чох по-гнилому, обрадование по-гнилому, тропинчатость по-гнилому, делать ворот по-гнилому, искроулавливатель по-гнилому, тайный маршрут по-гнилому, полодие по-гнилому, лампопрокатчик по-гнилому, бумагоделатель по-гнилому, речное большинство по-гнилому, резка вещей по-гнилому, чужие поручни по-гнилому, телефонизирование по-гнилому, бронхиальные кнопки по-гнилому, буквопечатание по-гнилому, лошадиный инвентарь по-гнилому, истаро истаропно по-гнилому, четность ошибок по-гнилому, истопник пружин по-гнилому, дело детей по-гнилому, отправление корпуса по-гнилому, поздравления по-гнилому.
Соколов. Ну и правильно. Давно пора эту пробку вышибать.
Рубинштейн. Эх, товарищи, хорошо бы их там всех поморозило к чертовой мамушке!
Денисов. Сначала мороз поморозит, а потом мы будем морозить так, что нам потом будут делать только на мороз. Ну… то есть, ну, когда… (жестикулирует ложкой) морозят сильно, то есть очень сильные подмораживания по правилам. Сильно их, а?
Волобуев. Подморозим, не боись. Дай только время. Они еще от нас будут Берлин оборонять. Доберемся до логова, тогда и поморозим.
Соколов. Ну, морозить там, не знаю. У них тепло, климат европейский.
Рубинштейн. Климат – да. У них исключительно тепло. Но иногда и холодные зимы бывают.
Ест из котелка.
Пухов (разглядывает газету). А тут еще… вот.
Читает.
На утрени пред пением великого славословия священник с диаконом кадит престол и Крест, обходя престол трижды. При пении Трисвятого священник вземлет честный Крест с блюдом на главу и выходит, предшествуемый двумя лампадами и кадильницей, чрез северные двери. Придя к царским дверям и став лицом прямо против них, священник ожидает конца пения Трисвятого. По окончании Трисвятого священник провозглашает: “Премудрость, прости”. Певцы поют трижды тропарь “Спаси, Господи, люди Твоя”. Священник несет Крест к аналою, против царских врат, полагает на нем Крест, кадит его крестообразно с четырех сторон, обходя аналой трижды. Затем священник с диаконом трижды поют “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим”, и каждый раз при пении этого стиха священник с диаконом до земли поклоняются Кресту. После этого певцы поют трижды тот же стих. По исполнении пения священник с диаконом поклоняются дважды и целуют Крест, а по целовании кланяются один раз пред Крестом…
