1402 год. Франция. Гасконь.
Замок Кастельмар располагался у самого подножия Пиренеев в верхнем течении реки Гароннье. Но едва ли это сооружение можно было назвать замком. Оно представляло собой одноэтажный дом, пристроенный к башне-донжону, увенчанной машикулями[1]. Горел и перестраивался замок несколько раз за последние пятьдесят лет. Земли поместья были истощены, и сервы[2] вели полуголодное существование.
Виной тому была Столетняя война Англии и Франции, то затихающая на десять – пятнадцать лет, то разгорающаяся с новой безумной силой и жестокостью. Гасконь и Аквитания представляли собой лакомые кусочки как для Англии, так и для Франции. Договариваться короли не желали, а в это время гибли люди, пылали дома и урожай.
В очередную передышку Гасконь немного приходила в себя. Заново отстраивались фермы и поселения, подрастало новое поколение воинов, готовых погибнуть в очередной бессмысленной схватке с англичанами.
Войны начинают, когда хотят, но заканчивают, когда могут.
Владелец замка Кастельмар, pater familias[3] – барон Бертран де Баатц де Кастельмар, принимал участие во всех сражениях с англичанами за последние двадцать лет. Его тело и лицо украшало множество шрамов, отметин прошлых битв. Он был храбрым воином и достойным вассалом короля Франции Карла Шестого.
Единственное, что омрачало жизнь барона, – отсутствие наследников. Его жена, Франсуаза Монтескью, не могла иметь детей. Это печальное обстоятельство стало очевидным через десять лет супружества. Барон, человек «ferae naturae», крутого и жестокого нрава, всячески унижал свою высокородную жену.
Однажды, не выдержав изощрённых издевательств на супружеском ложе, оскорблённая Франсуаза заявила, что никогда более не позволит мужу дотронуться до неё. С тех пор почтенная чета Баатц жила по-соседски: спальня барона располагалась на первом этаже башни, баронесса же предпочитала подниматься по винтовой лестнице в свои покои этажом выше.
Встречались они за столом в трапезной, если можно так назвать помещение с дубовым столом, шкафом для посуды, шестью стульями и камином. За столом обычно молчали. Последние девять лет Франсуаза перестала реагировать на выпады мужа, с тех пор как отдалилась от него. Factum est factum[4].
Барон, по праву мужчины и господина, перепортил почти всех молоденьких крестьянок. Девушки исправно беременели от таких «благородных связей», что неоспоримо подтверждало несостоятельность баронессы иметь детей.
Женщина хочет много от одного, мужчина же – одного от многих.
Последним увлечением сорокадвухлетнего барона стала молодая и очень предприимчивая вдова кузнеца. Женщины живут дольше мужчин, особенно вдовы. Она была молода, двадцати семи лет от роду, в меру упитанная, полногрудая, румяная, черноволосая и крайне распущенная. Детей от кузнеца она родить не успела – спустя три года после свадьбы он умер от горячки. За последующие четыре года своего вдовства Лили, так звали прелестницу и коварную обольстительницу, не обошла вниманием ни одного мало-мальски приличного мужчину в округе. Плачущие вдовы быстро утешаются. Поговаривали, что к ней захаживал даже лекарь, и когда Лили простудилась прошлой зимой, лечил бесплатно, конечно, за соответствующие услуги с её стороны.
После полугодичной связи с бароном Лили успешно понесла ребёнка. Франсуаза знала и об этом, и обо всех других внебрачных детях барона, которых набиралось по скромным подсчётам не меньше десятка. Некоторым побочным дочерям и сыновьям исполнилось уже по пятнадцать лет.
И вот в конце августа, вечером, барон и баронесса Баатц собрались отужинать вместе. Это единственное, что они делали вместе последнее время. Франсуаза завтракала в своей комнате, в зал спускалась только к обеду. Как правило, барон на обеде отсутствовал, предпочитая лежать в объятиях Лили.
К ужину в этот раз барон Бертран явился изрядно пьяным. Он раздражённо зыркнул на свою супругу:
– А-а, достопочтенная Франсуаза, добрый вечер! – покачиваясь, плюхнулся на стул.
Служанка подала жаркое и маседуан[5], и барон с остервенением набросится на мясо косули, разбрызгивая овощной соус и при этом злобно поглядывая на жену. Франсуаза, как обычно, не реагировала на его выходки.
Бертран же, настроенный на скандал в почтенном семействе, не унимался:
– Дорогая моя супруга, почему вы не спросите, как я провёл день?
Франсуаза поняла, что конфликта не миновать и, попыталась придать голосу спокойствие:
– И как же вы провели день, сударь?
Ответ на этот вопрос она знала заранее. Барон встрепенулся:
– Сегодняшний день, впрочем, как и все прочие дни этого года, я провёл лёжа на своей любовнице, вдове кузнеца. Лежать на ней, надо признаться, одно удовольствие. В отличие от вашей костлявой натуры, мадам, Лили в теле и очень аппетитна. А когда она разводит свои полные ножки, я тут же готов на неё запрыгнуть и предаться плотским наслаждениям.
Бертран вызывающе взглянул на Франсуазу. Она с равнодушным видом поедала желе. Скандал не получался. Барона такое положение дел явно не устраивало, он хотел окончательно унизить жену и получить максимум удовольствия за день, как физического, так и морального.
– А знаете ли вы, баронесса, что Лили в интересном положении? И, между прочим, от меня, – с гордым видом заявил Бертран.
Он сознательно наступал на больную мозоль, рассчитывая тем самым вывести холодную Франсуазу из терпения.
– Ваша Лили, Бертран, обслуживает не только вас, но и всю округу. Возможно, она в положении от конюха или плотника. По крайней мере, mater semper est certa![6] – Франсуаза имела способность к латыни и ловко употребляла острые словечки, половину из которых барон просто не понимал, досаждая тем самым любезному супругу.
Остриё попало в цель. Барон закипел, глаза застелила красная пелена:
– Да вы, сударыня, даже от конюха забеременеть не можете! Ваш живот – кладбище для всего живого! В постели вы были холодны как лягушка. Я с вами не получал никакого удовлетворения! Вы не женщина, а монашка!
Франсуаза спокойно расправилась с желе и налила в кубок вина. Бертран совершенно взбесился и заорал:
– Имейте в виду, я признаю ребёнка Лили законным, а с вами claves uxori adimere[7] и отправлю в монастырь! Вам там самое подходящее место!
Франсуаза прекрасно понимала, что все эти вопли – пустое, а латынь мужа как всегда ужасна и сказана невпопад. Никогда барон с ней не разведётся, а тем более не отправит в монастырь. Она – Монтескью по происхождению, и с этим её отвратительный супруг вынужден считаться. Бертран и сам всё понимал. Но в данный момент его захлестнула животная ненависть к жене:
