Ich kämpfe ohne Hoffnung, daß ich siege,
Ich wußte, nie komm ich gesund nach Haus.
Пролог
Москва, 22 августа 1991 г.
сквер на Лубянской площади
Майор Санин затушил сигарету о край урны и нервно посмотрел на часы. Без пяти десять. Еще пять минут. Чабан всегда был пунктуальным. «Ну, что ж, подождем.» Встречу назначили на обычном месте, но сейчас оно было не самым удачным. Санин неуютно поежился и бросил взгляд направо, в сторону «родных Пенат», потом налево, в сторону станции метро «Дзержинская», вернее, нет, как ее теперь по-новому – «Лубянка»: на площади бурлила, шумела, скандировала разгоряченная толпа, движение было блокировано, площадь была отдана на откуп «победившей демократии». Санин поймал себя на мысли, что это зрелище, как это ни странно, не кажется ему дикостью, какую и представить себе было невозможно еще год-два назад. Может еще и потому, что дикостью показалось ему зрелище, которое он наблюдал за два дня до этого – колонны танков, двигавшихся по улице Горького в сторону Кремля (Санин с трудом привыкал к переименованиям и называл улицы, в том числе и Тверскую, по-старому). Почему-то вспомнился диалог Милославского с дьяком Феофаном из Посольского приказа: «Как же вы допустили?!» «Не вели казнить!»
Да уж, допустили… На его глазах разыгрывался очередной акт стремительно развивавшегося спектакля под названием «Гибель империи». Глупая, несправедливая, ничем не оправданная, надо сказать, гибель. И кому, как не ему знать, что такие вещи не происходят стихийно, и что невидимый кукловод ловко дергает сейчас за нитки, и все эти куклы подчиняются его приказам: вот куклы-крановщики прикатили откуда-то кран, куклы, изображающие «народ», весело, по-разбойничьи опутывают стропами Железного Феликса, а куклы-толпа скандируют игрушечные лозунги «Долой КГБ!» «Да здравствует свобода!» И все это действо подсвечивается словно софитами окружающими памятник прожекторами и снимается десятком телевизионных бригад с логотипами известных мировых вещательных компаний.
Санин смотрел, не отрывая взгляда. Мимо него в сторону площади пробежали двое парней и девушка, напоминавшие своим интеллигентским видом подопечных Санина, которых на Западе принято было называть «правозащитниками». Еще несколько воодушевленных людей быстрым шагом прошли мимо, явно боясь опоздать к кульминации. По краям сквера стояли осторожные зеваки, предпочитающие просто наблюдать (за это ведь «ничего не будет», верно?) На площади же царило броуновское движение из людей. И все они ликовали. И всерьез полагали, что вот сейчас и здесь сбудутся их мечты о справедливости, и что «иго тиранства…»
Санин злорадно ухмыльнулся. История была стара, как мир, и будет повторяться еще сотни и тысячи раз: кукловод умело кинул толпе наживку, которую та с радостью заглотнула. «Дети! Вы хозяева лагеря!» – говорил кукловод им всем: и неудачникам «гэкачепистам» вместе с его дражайшим патроном Крючковым, который теперь полетит вверх тормашками вместе с Феликсом Эдмундовичем, и радостному, наивному спасенному Горбачеву, считавшему, что он вернулся, чтобы править, и возомнившим, что пришел их черед, Сахаровым и Солженицыным…
Санин мотнул головой. Отчего-то весь вечер сегодня лезут в голову фразы из всенародно любимых фильмов. Снова посмотрел вперед. «Хозяева лагеря» уже сдвинули Феликса со своего места и кран потихоньку поднимал его вверх. В прошлом году первый «демократический» председатель Моссовета Гавриил Попов отобрал его имя у площади и у станции метро. И вот теперь пришел черед его памятника. Санин машинально нащупал рукой папку, которую сжимал подмышкой. В груди пробежал легкий холодок. Глаза сами собой метнулись вправо, туда, где за пустеющим сейчас постаментом Дзержинского возвышалась коренастая громада кремового цвета. И тут же холодок прошел. От «коренастой громады» веяло спокойствием и надежностью. Ну-ка, попробуй, свали такую! Нет, брат. Не выйдет. Никакая буря, никакой ураган не справятся с ней. Кукловод этого не допустит. А с вами он просто поиграет, добьется своих целей и сложит вас обратно в коробку с реквизитом…
«Ну, а пока представление продолжается, можно и нужно поймать в этой мутной воде максимальное количество золотых рыбок!» заключил Санин, поворачиваясь к площади спиной и шагая вглубь сквера, в сторону Политехнического музея, смотревшего на него торцом. Все-таки, находиться в гуще непредсказуемой толпы было опасно. В такие моменты даже самые надежные и продуманные планы может сорвать глупый, непрогнозируемый случай. Так что, лучше не рисковать. Дойдя до проезжей части он еще раз обернулся. Теперь и толпа, и площадь были чуть дальше, и вокруг было безлюдно – ни прохожих, ни «манифестантов» – и только над площадью плыл в освещенном прожекторами небе Дзержинский – творение скульптора Вучетича, простоявшее на своем пьедестале тридцать лет и три года!
«Майор!» Санин мгновенно обернулся. Прямо за его спиной припарковался как-то незаметно и бесшумно («не иначе как наш человек за рулем – сразу видно профессионала!») черный «Мерседес» с наглухо затонированными стеклами, заднее из которых было приоткрыто. Санин пригнулся и заглянул внутрь.
«Петр Евгеньевич! – он сделал легкий кивок головой. – Вы как всегда минута в минуту.»
«Залезай,» донеслось из глубины салона.
Санину было так неуютно на фрондирующей площади, что упрашивать дважды его не пришлось. Он обошел машину сзади и открыл заднюю дверь со стороны водителя.
Санин опустился на мягкое кожаное сиденье, доводчик бесшумно захлопнул за ним дверь. В салоне стоял терпкий аромат дорогого парфюма. Воровской авторитет Чабан, он же Петр Евгеньевич Дронов, бывший негласный осведомитель оперативного работника госбезопасности майора Санина, любил жить с шиком. Даже в советское время, когда такие вот «Мерседесы» были «только у Высоцкого и Брежнева», Чабан, который водил знакомство со многими «сильными мира сего», имел все: и дачный участок в тридцать соток, и двухэтажный каменный дом, и иномарку. КГБ предусмотрительно закрывал на все это глаза, а взамен получал бесценного агента, который имел вес в воровском мире, и массу «светских» связей.
В полумраке салона Санин поймал на себе цепкий взгляд сидевшего напротив Чабана. «Ну?» За многие годы общения Санин привык к своеобразной манере Чабана, она ему даже чем-то нравилась – было в ней что-то от блатной лихости довоенных времен, эдакий Промокашка: «Собака лаяла… На дядю фраера…»
Санин изобразил удивление, чуть приподняв брови: «Петр Евгеньевич, вы меня обижаете.»
Он достал из подмышки папку, развязал аккуратный узелок и вынул из нее другую – пухлую и потертую. «Совершенно секретно. Допуск: майор Ю. С. Санин, генерал В. П. Нехода. Личное дело Дронова П. Е. Оперативный псевдоним Казак.» Санин заметил, как Чабан буквально поедал папку глазами. Он протянул ее на вытянутой руке: «Вот, Петр Евгеньевич. Как договаривались.»
