Курощупы
Зашёл я как-то к другу Лёхе в гости перед самой Пасхой, а у него на столе – целое блюдо яиц разукрашенных, цветастых, ярких, блестящих, ажно глаза разбегаются, не видовал такого никогда.
Мы свои (то есть куриные) луковой шелухой красим; неброско, но зато покрашено, а тут у него такая красота.
Я – к Лёхе пристал «что да как», а он посмотрел на меня как-то загадочно, с искоркой в глазах и говорит: "Наверное всё шелухой красите? " Я ему: "Леха, не темни – колись". "Ну ладно, – говорит Лёха – У нас в Мордовии, в Саранске (это уже потом после всех его приколов надо мной я стал называть его Мордой Сранской) завсегда так красят. По ложке особого порошку в клюв курице и через сутки собирай всех цветов радуги". И дал мне этого порошку от щедрости души кульков десять. Ну выпили, как полагается, за рассвет предложения. А мы с женой жили в то время у тёщи с тестем, а у них хозяйство крепкое было – всякой живности полно и курей десятка два, не меньше. Никому не говоря сделал я сюрприз.
Всыпал по ложке этого порошку каждой курице, а петуху ложки три. Лёха сказал, что петух, когда топчет, то способствует образованию яиц и что окраска от этого получается очень сочная яркая. Эта значит за день до Пасхи всыпал как научил Лёха, прихожу домой с дежурства, а там трагедия. Жена плачет над лежащей в постели мамой, нюхает нашатырь и лижет валерьянку, а папа с утра глушит самогон и ни чего толком сказать не может, только "ко-ко" да "ко-ко". Мать моя женщина! и тут я врубился.
Лечу в курятник. Ё-моё, я такого чуда ещё не видел – куры всех цветов радуги. Нахохлились, сидят, глаза пучат на меня; петух, что новогодняя открытка, расписной – серо-буро-малиновый гребень и глаза красней не бывают, вот-вот лопнут от злости, и, соколом, гад порхатый, успел долбануть мне в темечко.
Из курятника лечу не хуже петуха к Лёхе набить ему по-человечески морду Мордовиносаранскую, но вот только сколько раз не пытался, но как посмотрю в эти бараньи глаза, услышу этот нежный грудной теплотой наполненный голос. Когда он прослушал мой негодующий сбивчивый мат, говорит: "Вова, я же для тебя стараюсь, вот ты говорил, что у тёщи квартира в городе, а они её вам не дают, ты скажи, что это знамение и чтобы они уважили вашу просьбу". Так оно и получилось – отделили нас мама с папой, а куры ничего – скоро опять побелели. Ох и гад, ох и морда сранская, на одном месте не ушибёшь, как верёвка крученый.
Мы с Лёхой соседи как назло. Привёз он как-то курей мордовских тяжеловесных, в общем в их районе какой-то Кулибин вывел эту породу, так они побольше индюка и поменьше барана. А что жрут много аж не кому не угнаться это ничего, но зато несутся в день по пять яиц.неменьше гусиных Цену, правда, запросил как за десять куриц, но выгода явная. Купили мы с Петровичем, соседом напротив, у него по две штуки, т. е. по две курицы; Леха причитал ещё, мол, ограбили можно сказать – оставили без яиц, но только вам, другим бы не продал.
И уговорил я отца с матерью порубить «пасхальных», ведь исправился Лёха, не обманул, каждое утро по пять яиц большущих – как с куста. И неслись только ночью, но Лёха об этом предупреждал. Мы с Петровичем нарадоваться не можем, а тут через три дня – бац! – и у каждой элитной производительницы только по одному и маленькие, чуть ли не воробьиные. Я бегом к Петровичу – такая же грустная история. Мы – к Лёхе, а он красноречиво обвинил нас в разгильдяйстве и в недосмотре за ценными экземплярами. "Я бы", – говорит – "мог сам озолотиться, да пожалел вас, продал вам мини-птицефабрики".
А тут как-то Петрович разговорился с Тарасом Тарасенко, что жил на краю деревни и имел большое стадо гусей. "Ну шо развёл Лёха гусят, чи ни? " Оказалось, что Лёха три дня подряд покупал гусиные яйца у Тараса и ночью подкладывал их под наших «племенных курочек». И ещё долго вся деревня обсуждала и посмеивалась нашей удачной покупке; ну да ладно, деревня – теща и тесть, и дочь их – мать моих детей долго клевали меня за порубленных курей да за поруганную честь. Тесть жилы тянул с меня – по утрам кричал петухом, тёща с женой квохтали. Гришутку моего маленького, двухлетнего пацанёнка вместо «папа» научили говорить «ко-ко». Пальчиком показывает и смеётся, аж заливается.
А Лёха? Чё Лёха? – уехал на свою родину в Мордовию подкалымить тестю помочь дом построить.
Прошло какое-то время и вот он курощуп долбаный, гад порхатый, морда саранская, Лёха-друг, взгляд «да простите вы меня», с литрой водки и с двумя ящиками обитых железом. "Это, мужики, вам цыплята. Я перед вами в долгу. Тесть ездил отдыхать в Тайланд и привёз мне, а я вам от всей души". Простили. Выпили как полагается. Ни какого подвоха – в ящике цыплята, вот только у каждого своя ячейка. Лёха объяснил: "Дерутся. Пусть малёхо пообвыкнутся. Потом ссадите всех вместе". Да как пообвыкнутся? Пара суток всего – еле на ногах стоят. Почему дерутся? Ни чё не понять… Леха есть Лёха. Потом сознался гад: "Ты прикинь, – дырочку продалбал в яйце, те клюв высунули. Я им помогать, так до крови палец расклевали. Ну вот я их и вам, как более опытным".
Ну чё, кормили мы с Петровичем чем и как могли, одним словом, палец в тот ящик не суй, пошили как у соколятников кожаные рукавицы, по другому к ним не подступишься. Стали оперяться – все до единого петухи, что у меня, что у Петровича, а главное растут в шпоры и в клюв, голенастые, растрёпанные, злые. Петрович догадался, говорит: "Надо их исправлять", – выпустил их на скотный двор, дак они сначала меж собой сутки дрались, потом разделились на бригады – кто с гусями, кто с индюками, кто с барашками. Ты прикинь, что ползает, что летает всё их возбуждает и не поймать их главное, – они как ниндзя неуловимые, вёрткие, юркие. Петрович и говорит: "Прикинь, как выпустил совсем перестали питаться – дерутся и кровью сыты как вампиры. И скафандр брал у водолазов, толку мало сжёг вместе с курятником, одного правда посадил вместо собаки, какой там собаки – тигры лютой".
А я своих подарил начальнику своему местному олигарху на день рождения, за что он меня на следующий день и выгнал. "Что за козёл, – говорит, – держит бедных цыплят в отдельных камерах. Воля есть воля, в натуре". Взял и дал им свободу в своём коттедже на своём дне рождения. Символически думал, мол голубей же на волю выпускают, а я цыплят перед гостями на волю выпущу. А они всех гостей разогнали, голубятню разворотили (турманов и персов днём с огнём не сыщешь), двух павлинов задолбили, все ульи разорили, у бульдога медвежья болезнь приключилась – третьи сутки из будки не вылзит. Что творится… в дом не попасть, они в натуре от долгого сиденья в камерах озверели, ходить разучились – пикируют как мессеры. Братков вызвал чтобы они их перестреляли, дак они жалят как пчёлы ни попасть ни в какую. Участок у него бывший колхозный сад, так они его оккупировали – не подступится, взрывать или сжигать, или продавать. Не знает, что и делать.
