Высокий мужчина зажег свет.
– Одну секунду.
Его приземистый спутник оглядел служившее лабораторией помещение. Ничего не понимая, он переводил взгляд с одного прибора на другой.
– Оно где-то здесь. – Пол Таунсенд перебирал бумаги на столе, открыл левый ящик. – Письмо, которое я хотел отправить, да и забыл. Куда же оно запропастилось? – Он был импозантным мужчиной ростом шесть футов в прекрасной в свои тридцать семь лет форме. Его красивое лицо беспокойно хмурилось.
– Не спеши, – ответил мистер Гибсон, который никогда никуда не торопился и любил все как следует рассмотреть. – Что это у тебя тут такое?
– Вот оно! – Пол Таунсенд наконец отыскал письмо. – Нашел! Что это такое? Отрава.
– Зачем? Коллекция? – Мистер Гибсон внимательно рассматривал стоявшие в два ряда за стеклом шкафа, выровненные словно по линейке, квадратные бутылочки с аккуратными наклейками.
– Многое из того, чем мы пользуемся, может оказаться ядовитым, – кивнул Пол Таунсенд. – Поэтому лучше держать под замком. – Помахав зажатым между пальцами письмом, он тоже посмотрел на бутылочки и простодушно заметил: – И вправду, смахивает на коллекцию.
– Похоже на шкафчик со специями в кухне какого-нибудь гурмана, – восхищенно прокомментировал мистер Гибсон. – И для чего это все?
– Не так просто и перечислить.
– Не слышал девяносто процентов названий.
– Неудивительно, – снисходительно улыбнулся Пол Таунсенд.
– Смерть и гибель в маленьких расфасовках, – пробормотал мистер Гибсон и, ткнув пальцем в стекло, вспомнил, как мальчишкой вот так же уперся пальцем в стеклянный прилавок со сладостями. – Что ты посоветуешь?
– Не понял? – Пол Таунсенд недоуменно захлопал длинными ресницами.
Мистер Гибсон улыбнулся, и от уголков его глаз, словно крошечные павлиньи хвосты, веером разбежались морщинки.
– Просто позволил себе поэтический взгляд на две дюжины бутылочек со смертью, – витиевато объяснил он. – Я мыслю не так, как ты. С этим ничего не поделать, ведь преподаю поэзию. – И, подсмеиваясь над собой, добавил: – И мне пора уйти с земли покорно, в то время как возносишь ты во тьму свой реквием высокий…
– О… – немного растерялся Таунсенд, – если спрашиваешь, что тебя свалит легко и быстро, я бы посоветовал вот это.
– Это? – Длинное слово на этикетке пузырька, на который указал хозяин, Гибсону ничего не сказало. Он не представлял, как такое может выговорить человеческий язык. Но рядом стояла цифра – 333; это было проще, и она отпечаталась в мозгу. – Как оно действует?
– Убивает, и все. Ни вкуса, ни запаха.
– Ни цвета, – пробормотал собеседник.
– Ни боли.
– Откуда тебе известно? – В пытливом взгляде красивых серых глаз мистера Гибсона мелькнула искорка догадки.
Таунсенд снова моргнул.
– Известно что?
– Что нет никакой боли. И, кстати, вкуса тоже. Беднягу, как ты выразился, просто свалит наповал. Полагаю, у тебя не было возможности поинтересоваться, какое оно оказывает действие?
– Ну… как мне кажется, что для боли просто нет времени. – Таунсенд немного смутился. – Готов?
– М-да… интересное местечко. – Мистер Гибсон оглядел на прощание комнату.
Хозяин поднес палец к выключателю и нахмурился.
– Одну минутку. – Теперь он стал похож на мать семейства, к которой явились незваные гости. Словно разглядел недочеты в собственном хозяйстве. – Пожалуй, кое-что надо убрать. Может, эта штуковина и не убьет, однако… не мешает подстраховаться. Ты не против, если я попрошу на секунду отвернуться?
– Отвернуться? Нисколько! – Мистер Гибсон с готовностью повернулся и уставился в стоявший у противоположной стены шкаф, полный всяких пробирок и ступок. Стекло дверок могло вполне послужить зеркалом, если глаза заглядывали в отражение. И вот Гибсон безразлично наблюдал, как Пол Таунсенд берет со стола что-то вроде жестянки, достает из потайного места ключ и вставляет в дверцу шкафа с отравой.
– Ну вот… – Снова заперев шкаф и спрятав ключ, он повернулся к мистеру Гибсону: – Приходится проявлять осмотрительность.
– Разумеется, – мягко отозвался тот.
Ему не пришло в голову признаваться приятелю, что теперь он знает, где спрятан ключ от шкафа. Таунсенд, который ужинал в том же городском ресторане, что и он, любезно предложил в этот холодный январский вечер подвезти его домой. И Гибсон не хотел ставить его в неловкое положение. Да и то, что он узнал про ключ, не имело никакого значения.
Он начал размышлять о ядах. Существуют ли вообще продукты, которые человек не может есть? Огонь, вода, воздух – все хорошо в меру. А их излишество или неправильное употребление способно погубить. Вероятно, и с ядами точно так же, если соблюдать меру? Может, и они в определенных дозах и к месту способны приносить пользу? Например, в микроскопических объемах. Вопрос только в том, сколько, где и когда?
– Для чего нужен этот триста тридцать третий номер? – спросил он, когда они выходили из дома.
– Пока никто не выяснил, – дружелюбно ответил Таунсенд, – но уверяю тебя, это не худший способ умереть.
Мистер Гибсон не желал смерти. Он забыл о ней. Взглянул на луну и пробормотал:
– Волшебный вечер. Тихий, безмятежный.
– Приятный, – согласился Таунсенд. – Правда, немного холодновато. Я тебя здесь высажу. Спасибо, что дождался. Поеду домой.
– Не забудь отправить письмо, – напомнил Гибсон. – Неподалеку есть почтовый ящик.
Это был день рождения Гибсона. Он, разумеется, об этом не упомянул. Ему исполнилось пятьдесят пять лет.
Поблагодарив и пожелав спокойной ночи, поднялся на один лестничный марш в свою единственную комнату. Зажег лампу, снял ботинки, приготовил табак и выбрал книгу. Он был холостяком.
В доме царил покой и какой-то особый мужской уют. Здесь охватывало ощущение сонного царства, и Кеннета Гибсона это вполне устраивало. Ему казалось, будто его жизнь была чередой таких маленьких, тихих заводей. Никогда не хотелось вступать в борьбу с бурным течением на стремнине. Но время от времени поток его подхватывал и, как покорный листок, заносил в очередную запруду, откуда снова извлекал и нес дальше, пока он не оказался в этом месте, где не случалось бурь, лишь иногда пробегала по поверхности легчайшая рябь.
Он обрел нишу, где почувствовал целесообразность своего существования. Любил работу, и ему нравилась его жизнь. У него было ощущение, что все это скоро кончится. Очередные десять или двадцать лет в таком же спокойном духе не показались бы долгими. Он не был агрессивным или снедаемым амбициями человеком.
