Не хочу, не могу, боюсь выходить. Они снова будут смеяться. Там, на своей полусгнившей лавчонке. Ну почему они все время сидят именно в этой беседке, прямо посреди двора?
– Таня! Ты вынесешь мусор, в конце концов?!
Мама злится, надо идти. Это дурацкое, облезлое ведро! Старые тапки, дешевые штаны…
До контейнера – словно до края света. Придется тащиться мимо дворовых. Голову лучше опустить, так хоть мне самой кажется, что я незаметна. Я ничего не вижу, и меня никто не увидит. Буду смотреть тупо под ноги.
– Глядите-ка, кто на горизонте! Эй, прынцесса на горошине, выше нос, а то корона сползет!
Ну естественно, это кричит тот пацан, самый противный. И хохот у него отвратительный. Да и внешность мерзкая. Весь вихрастый, белесый, какой-то бесцветный. Не люблю таких.
Осталось пройти совсем чуть-чуть. Ну вот, мусорка полная доверху, куда ж ведро высыпать?! Наверно, немножко примну эти отходы, а руки уж дома вымою.
– Смотри не замарайся, королева!
Снова тот пацан. Неужели оттуда, с лавочки, все видно? Лишь бы скорее оказаться дома.
В квартире никого. Свет выключила: буду смотреть в окно.
Дворовых на лавочке стало еще больше. Темные силуэты, сутулые спины, желтые огоньки будто плавают в воздухе. Точно – курят.
Да, наверно, я им просто завидую. Они вместе, их много. Они модные, раскрепощенные, знают друг друга, небось, с пеленок и ведут себя так уверенно, смело, даже дерзко. А я – нелюдимая, забитая, отсталая ботанша. И в старом-то дворе особо ни с кем не общалась, а когда переехали с мамой сюда, в этот совсем чужой для меня городишко, так вообще превратилась в какую-то затворницу – из квартиры не хочется и высовываться.
Конечно, мама говорит, что я просто комплексую и совершенно зря. Считает меня умной и красивой (ну естественно, какая мать назовет свою дочь безмозглой уродиной?). Еще она думает, что я «ворочу нос от сверстников» – именно так, оказывается, взрослые воспринимают застенчивость… В общем, мама чуть ли не каждый день талдычит, что мне нужно быть попроще – «самой подойти к дворовым ребятам и подружиться с ними». Эх, если б все было так легко…
Днем во дворе ни души. Он, кстати, очень симпатичный, двор этот: большой, почти круглый, обрамленный деревьями с пожелтевшими листьями – ну совсем как подсолнух со своей яркой, теплой каймой. Мне нравится. Если бы только этих вот пацанов здесь никогда не было вообще, особенно того, блондинистого, что вечно ко мне цепляется…
Я медленно иду к самому центру двора – там, рядом с беседкой, в ворохах пожухшей листвы утопает старая, ржавая карусель. Она давно тянула меня к себе: так хотелось хотя бы разок закружиться на ней, как в детстве…
Представляю, если сейчас взберусь на сиденье! Неуклюжая, вся какая-то огромная, несуразная! А может, все-таки?.. Эх, я ее хотя бы крутану со всей силы – расшевелю старушку, а заодно и листья встрепенутся, оживут. Вот так. Красиво…
– Опочки! Миледи решила покататься? Пажи-извозчики не нужны ли? Ха-ха!
Тяжелый ботинок тормозит карусель, она жалобно скрипит, замедляется и наконец со стоном останавливается, будто умирает. Я оборачиваюсь: ну конечно, кто ж еще мог мне насолить – тот самый неприятный блондинистый тип. Смотрит на меня, ухмыляется. И вся его свора, как стая волков, готова по первому знаку вожака если не растерзать меня, то уж точно раздербанить эту несчастную карусель, посмевшую мне понравиться…
Что я могла им сказать? Ровным счетом ни-че-го. Опустила глаза и молча пошла к своему подъезду, стараясь не слушать то, что дворовые кричали мне вслед.
Мама опять в командировке. Дома тишина. Свет я выключила, мне он ни к чему. Есть не хочу: картошка остыла давно и пахнет уже не так вкусно…
Вот на улице – другое дело. Утром шла в школу, вдохнула воздух, аж голова закружилась от какого-то упоительного чувства. Желтая опавшая осень шуршала под ногами, я шевелила ее, ворошила, разглядывала. Пусть не уходит. Мне нравятся ее сочные, теплые краски.
Занавеску можно немножко отодвинуть: одним глазком взглянуть, что там делают дворовые. Ого! Кострище устроили! Ну зачем они сжигают листья? Будто чувствуют, что я люблю эту красоту. И истребляют ее мне назло, чтоб вместе с ней уничтожить мои фантазии, мою душу, меня всю.
Сегодня я завела себе дневник. Мама сказала, так у меня появится друг. Что ж, бумага не сможет меня высмеять или унизить, она вообще ничего не может, разве что терпеть мою скучную писанину.
Ничего особенного, естественно, не случается в моей жизни. Все как обычно – уныло, однообразно, одиноко. Во двор стараюсь без особой нужды не выходить. В новой школе, как и прежде, никто ко мне не подходит, не разговаривает, по-моему, меня там попросту не замечают. Общаюсь только с учителями – ну, если так, конечно, можно назвать редкие моменты, когда меня вызывают к доске. За партой сижу одна, в последнем ряду. Наблюдаю за одноклассниками, как будто смотрю кино. Прохорова, к примеру, опять явилась в школу в новом платье. Манукова так вообще каждый день в шикарных тряпках приходит. Они сегодня стащили у Маринки Авдеевой дневник, чем-то облили его в туалете и подбросили ей снова на стол. Вонь стояла на весь класс!
Авдеева плакала, никто за нее не вступался, все смеялись. Мне ее было жалко. Но защитить не посмела – просто сидела на своей галерке и глазела на происходящее. Ну почему я такая трусливая?
Историчка, когда пришла в кабинет, стала успокаивать Маринку, потом сокрушалась, что молодежь пошла какая-то циничная, жестокая, долго ругала Манукову и Прохорову, в итоге велела им привести в школу родителей и выставила обеих за дверь. Но в классе было слышно, как они там, в коридоре, продолжали хохотать. Только уже не над Маринкой, а над историчкой, передразнивая ее. Странно, что она никак на это не отреагировала.
Да, это отличная вещь – дневничок мой. Можно откровенничать. И теперь, между прочим, мне есть что рассказать.
Сегодня шла из школы. И на МОЕЙ карусели увидела парнишку. Он сидел на одном малюсеньком сиденье на корточках, а качели бешено вращались по кругу. И этот безумец почти не держался. Зажмурился и летел так навстречу ветру – бесстрашно, с каким-то безрассудным упоением.
Я как завороженная подошла ближе и застыла, с жадностью (нет, с завистью!) наблюдая за человеком, не боявшимся этой сумасшедшей круговерти: хотелось стать такой же… смелой и свободной, что ли. Вдруг парень открыл глаза, на ходу заграбастал охапку листьев и подбросил их над моей головой. Я вздрогнула, но тут же вновь словно оцепенела, испугавшись, что вот сейчас и он, как дворовые, начнет смеяться надо мной. Стою как вкопанная, листья падают сверху, шуршат. И я как в каком-то замедленном кино смотрю на их плавное кружение и, кажется, вижу каждую прожилку. С опаской перевожу взгляд на карусель – она, протяжно скрипнув, замирает. А этот ненормальный… подходит ко мне и улыбается. «Ты как осень, – говорит, – такая же красивая». Я наконец будто очнулась от странного сна, зачем-то схватила несколько листьев и помчалась к своему подъезду.
