Стефан Красовицкий - Катастрофа в Раю (статьи, доклады, интервью)

– Отец Стефан, в каких отношениях находятся для Вас, поэта и священника, на сегодняшний день религия и поэзия? Как они коррелируют между собой, исключает ли одно другое или нет?

– Нет. Религия не может исключать поэзию. Религия может исключать определённую поэзию. С детства я был верующий мальчик, потом это затухло, позднее возродилось. И вот когда это возродилось, то та поэзия, которую я писал до этого возрождения, меня уже не устраивала, и я её уничтожил. Остался какой-то процент, так как те стихи расходились в каких-то списках, на листочках, это была большая путаница. То, что осталось, то осталось. Но на самом деле примерно 80% написанного я уничтожил безвозвратно и очень этим доволен. Эти стихи меня не устраивали, потому что в поэзии с моей точки зрения самое важное – это распределение звуков. Можно написать очень нейтральное стихотворение по содержанию, образам и прочее, но звуки будут расставлены так, что это будет к смерти. Знаете, скальдические висы на смерть были в Скандинавии, волшебные стихи. Поэт писал стихи-заговоры – человек прочтёт и умрёт. Такие штуки были. То есть само это распределение звука-смысла и для того, кто душой в этой сфере, и для остальных – очень опасно. То, что я писал до этого, меня не устраивало не из-за образов или содержания, а по внутренней глубокой структуре. Они вредные. Поэтому я их уничтожил. И сейчас считаю, что они вредные.

– Скажите, пожалуйста, отец Стефан, если бы Вы узнали, что другой священник сжигает книги, свои или чужие, как бы Вы отнеслись к этому?

– Это его дело, его личное дело. И никак бы я не отнёсся. Это его личное дело.

– То есть, для Вас это был творческий акт – сжечь книги?

– Это была чистая необходимость, никакого творческого акта в этом не было.

– Вы считали, что эти стихи несли зло?

– Да, они несли зло, поэтому я их сжёг. Но, к сожалению, кое-что осталось. В пятидесятых годах все это печаталось на листочках, иногда без подписей. Даёшь пачку листочков, а потом пачки путаются, и, помню, был такой смешной случай, когда Надежда Яковлевна Мандельштам вынула из готовящейся книги «Неизданный Мандельштам» мои стихи. Она сказала, что не мог он написать таких стихов в то время.

– Я не совсем понял ситуацию.

– Ситуация такая. Готовилась книга «Неизданный Мандельштам», и так получилось, что туда случайно могли попасть мои стихи. Еще случай – был такой очень хороший поэт Коля Шатров. Как-то я сижу на его вечере и слышу свои стихи. А с другой стороны – печатают за границей подборки моих стихов, а в них попадают стихи Шатрова и других авторов. Это очень неприятно. Или – в «Октябре» была подборка без моего ведома, а я в это время был в Америке и ничего не знал о публикации. Я тогда приехал и мог бы засудить их за это дело – во-первых, публиковали без моего разрешения, во-вторых – там оказались не мои стихи. Не все не мои, но часть. То же самое повторилось в большой книжке с золотым переплётом, о поэзии ХХ века – туда тоже попали не мои стихи.…

– «Строфы века», наверное?

– Не помню. Я уже затеял процесс против них. Опять мне нужно было уехать за границу. Они поступили очень интересно. Обещали, что будут вызывать моего адвоката, у меня был друг адвокат. А на самом деле посылали повестки мне, зная, что меня нет. А когда я приехал, сказали – Вы не отвечали, и поэтому мы процесс закрыли. Я плюнул на это дело.…

– Но ведь есть более вредные книги, чем Ваши стихи. Почему вы с ними не боретесь?

– Потому, что это моё дело, я не хочу отвечать. А другие пусть отвечают за себя.

– Ну, понятно. Скажите, отец Стефан, какие признаки в поэзии говорят о том, что стихотворение может сочетаться с христианской верой или не может. По каким признакам происходит такое сочетание?

– Для меня это определённая мера, мера распределения внутренних звуков. Если вы возьмёте Пушкина, например, то это его последние стихи, начиная даже с «Маленьких трагедий». Если дать их человеку и не знать, что это Пушкин, то можно подумать, что это не Пушкин, а какой-то другой поэт.

Разве это Пушкин? Совсем не Пушкин. Просто его душа в последнее время настолько изменилась, что стала выдавать другое звуковое сочетание. И в «Маленьких трагедиях» это чувствуется. Меньше, конечно, чувственности, именно в звуках. Религия накладывает в этом смысле отпечаток на творчество. Она вносит определённую меру.

– Вы хотите сказать, что Пушкин деградировал?

– Нет, ни в коем случае.

– Он ведь, наоборот, становился все более утонченным, духовным.

– Да. Он изменился, потому что его душа изменилась. Это совершенно естественное изменение. Возьмите, например, Шекспира. Его последние произведения, которые даже не приписывают ему, их авторство оспаривается. Это, вообще, не понятно что. Это тоже – уже другой Шекспир. Например, «Буря». Это нормально.

– Скажите, пожалуйста, вот Эзра Паунд, например. Можно назвать его христианским поэтом?

– Эзру Паунда я люблю. Насчёт того, христианский ли он поэт, я не знаю, но всякая душа от природы христианка. Я у него христианских стихов непосредственно по содержанию не находил, но по звукам каким-то (и я ведь даже переводил кое-что) это вполне приемлемо для христианина

– Отец Стефан, что Вы понимаете под словом «звук»? Не просто физическое звучание?

– Каждый звук имеет своё расстояние внутри и кроме того расстояние между звуками бывает. Если вы почитаете Хлебникова, например, то у него есть на этот счёт трактат. И он графически представляет буквы. Что такое, например, буква «В» – круг с точкой внутри, буква «Т» – это буква непроходимая какая-то. Вот такие вот штучки…

– «К» – копьё, укол……

– Есть поэты, которые базируются, в основном, на чувственности, на чувствах. Не обязательно на плохих, на хороших. Есть поэты, которые базируются на образах. А у меня основное – это внутренняя структура. И тогда, конечно, вносится определённая мера. Мера, грубо говоря, в ней меньше чувственности – больше объективной гармонии.

– Я читал у Паунда одно христианское стихотворение, кстати, о Христе. Оно было у него самое бездарное, настолько, что я был поражён. Может быть, перевод плохой? Оно длинное, нельзя так фальшивить.

– У меня есть этот перевод из Паунда в той книжке, которую я Вам дам.

– Как Вы относитесь к тому, что его чуть не отправили на тот свет соотечественники?

– Американцы? За что его было отправлять? Он был сторонником Муссолини. Муссолини писал очень хорошие вещи. И, вообще, всё, что он писал, было очень хорошо. На самом деле фашизм никакого отношения к национализму не имеет, скорее к расизму. Был конгресс фашистов в 30-х годах, где они приняли такое решение, что национал-социализм Гитлера к фашизму никакого отношения не имеет. Это просто корпоративная система, средневековая система гильдий и корпораций, грубо говоря, власть профсоюзов, и это очень неплохая система. И ничего удивительного в том, что Паунду это понравилось. Честертону это тоже нравилось, нравилось Черчиллю. Это нормально, в этом я не вижу ничего дурного. Паунд оставался верен Муссолини. И во время войны он об этом на радио говорил, ну что же, я не вижу в этом ничего плохого. Это была его позиция, расистом он не был. За что его было в клетку сажать, я не знаю, это американцы так решили.