Приступая к изданию моих записок и воспоминаний из времен Гражданской войны на Дону, в которой я принимал непосредственное и активное участие как организатор и руководитель восстания на северо-востоке Дона и затем как начальник больших конных соединений в разгоревшейся Гражданской войне на юге России, я хочу как предпосылку к запискам дать краткий обзор истории Дона, психологии и быта донских казаков – тех условий, которые создали эту этническую группу русского народа, эту военную касту, или орден степных рыцарей, а также и указать на те причины, которые побудили донских казаков начать беспощадную борьбу, на жизнь и на смерть, с таким колоссом, как охваченная безумием анархии и революции и натравливаемая шайкой интернациональных проходимцев Советская Россия.
Имя Донского войска, или Донской вольной общины, известно почти всем в Старом Свете, но, к сожалению, только имя, а историю, быт, психологию и нравы каждый толкует по своему вкусу, извращая их в ту или иную сторону и давая широкий простор своей фантазии и политическим или романтическим вкусам.
До второй половины XII века мы можем почерпнуть краткие сведения о казаках из записок иностранных путешественников, побывавших в юго-восточных степях Российской равнины. Русская история лишь кратко и косвенно упоминает, что в 1380 году отряд донских казаков прибыль в помощь Великому Князю Димитрию Донскому и участвовал в Куликовской битве. Единственным памятником этого события является икона Гребневской Божьей Матери, поднесенная казаками Великому Князю, с высеченной на камне надписью и датой. До революции икона находилась в Успенском соборе. Более пространная история упоминает о появлении казаков на русской военно-политической арене в XV веке, а с XVI века казаки уже принимают участие почти во всех войнах и событиях Московского государства: в Ливонской войне участвуют небольшие отряды донских казаков; при взятии Казани царем Иоанном IV особенно отличился отряд донских казаков атамана Сусата, первый ворвавшийся в Казань; атаман Ермак с отрядом казаков, именем Московского царя, в 1584 году завоевывает Сибирское царство; в Смутное время, в 1613 году, сабля атамана Межакова, по словам историка Костомарова, решает вопрос о возведении на Российский престол царя Михаила Феодоровича.
С этих пор связи Войска Донского с Москвой становятся все теснее и теснее. В Москве постоянно гостит «Зимовая станица», иначе говоря, посольство донских казаков, третируемая наравне с иностранными дипломатическими миссиями.
Владея южной степью, казаки являлись как бы барьером для защиты границ Московского государства от набегов орд степных кочевников и отрядов соседних татарских ханств.
За отсутствием подходящего строительного материала – камня и леса – казаки не строили ни замков, ни крепостей, а защищались в укрепленных фортах, называемых «городками», сооруженных из земляных укреплений, валов и бревен, обнесенных стенами со рвами, бойницами, вышками. В городках помещались склады с вооружением, снаряжением, запасами питания и строились курени для населения. Между городками были так называемые сторожевые пикеты. При появлении татарских орд население станиц укрывалось в этих городках и оказывало упорное сопротивление кочевникам. На сторожевых пикетах и вышках вспыхивали сигнальные вехи, передавая сполох в соседние городки, и степь загоралась общим боевым фронтом, с сетью маневрирующих конных лав между городками.
Ценя услуги казаков, цари Московские не только снабжали казаков порохом, сукнами, хлебом и жалованьем, но и награждали почетными званиями, саблями, ковшами, на что в Посольском приказе отпускались ежегодно известные суммы. Нам известен случай, когда 300 донских казаков в 1585 году за услуги, оказанные Московскому царству, были «поверстаны в боярские дети» и награждены поместьями.
Жили казаки, по их образному выражению, «с травы да воды», иначе говоря, охотой да рыбной ловлей; но этот род занятий, конечно, не мог удовлетворить материальных и духовных потребностей и запросов этой буйной и воинственной общины. Хлеба казаки не сеяли, занятие земледелием воспрещалось и каралось смертной казнью, «в куль да в воду», дабы казаки не омужичились и не утеряли воинственного духа.
«Охота за зипунами», т. е. набеги на соседние мусульманские государства Крым, Персию, Турцию и побережья Черного, Азовского и Каспийского морей, были заурядным явлением и почти периодическим занятием; считались делом богоугодным, христианским и доблестным, так как сопровождались не только освобождением из рабства христианских пленников, но и захватом «ясыри», т. е. пленных мусульман, которые служили затем предметом обмена на своих, русских пленников, захваченных татарами в набегах.
Турецкие историки отмечают довольно подробно ряд набегов казачьих флотилий на берега теперешней Болгарии, Румынии, Анатолии и даже на Константинополь.
Управлялись казаки выборными атаманами. Дела государственные, внешние и внутренние, решались атаманом и старшинами и утверждались Кругом, криками «любо» или «нелюбо». Участие в Круге принимали только «прирожонные» и полноправные казаки. Население Дона состояло из прирожденных казаков, считавших свой род в нескольких поколениях, так называемых домовитых и из голутвенных, еще не имевших полных прав и голоса в Круге.
Пополнялось донское казачество, судя по историческим данным, а также по названиям населенных пунктов, местных предметов, предметов обихода и по фамилиям казачьих родов, выходцами из различных стран и народов, по той или иной причине не ужившихся на своей родине или искавших выхода своему молодечеству, страсти к войне, приключениям и к вольной жизни в донских степях.
Те, чья душа искала простора, безграничной воли, удали, жажды подвигов, тянулись к усеянной таинственными курганами донской степи, с ее романтикой и соседством со святой Софией, ожидающей восстановления на ней Святого Креста. Эта психология тяги к святым местам была так обычна и на Западе в Средние века нашей истории.
Прием в казаки был совсем не так прост, как думают некоторые «историки», начитавшиеся поэтических сказок Гоголя и черпающие из них свой «исторический» материал, или даже те «популярные», казенные историки, поверхностные, близорукие или просто недобросовестные, искажающие истину и приспособляющие историю к «духу времени»; или просто усердные не по разуму, готовые в либеральном служении принципу нивелирования уродовать историю. Их тенденцию теперь продолжают большевики, углубляя ее в своих энциклопедиях.
