Неужели мышление некоторым из людей дано лишь для того, чтобы они придумывали изощренные методы умерщвления себе подобных? Как не жаль, а смириться с тем, что это так, приходится. И слово такое на Руси придумали казнить! Есть казни физические и казни душевные. Душевные казни заставляют человеку уходить из жизни добровольно. И нет ни одного человека, которого такая мысль ни разу не посещала бы… И нет ни одного народа и ни одного периода истории, в которых не было казнено множество людей разом по разным причинам, пусть это будет голод, политические и националистические репрессии или иные события, рождающие нищету, бродяжничество и безысходность. Не является исключением и наше с вами время, когда невидимой на глаз казни подвергается целое поколение. И я уже во многих произведениях обращался к этой теме.
Темой этой повести «временных лет» я избрал судьбу одного правящего семейства, редко вспоминаемого в обществе людей, не избравших своей профессией историю нашего отечества
Казнимы временем разящим,
Казнимы прошлым в настоящем.
И в будущем казнимы мы…
Казнимы холодом зимы,
Засушливым казнимы летом,
Казнимы жутким мраком, светом.
Казнимы голодом и жаждой.
Казнимы раз, казнимы дважды.
Казнимы истиной и ложью,
Казнимы близкими… возможно.
Казнимы нестерпимой болью
И даже преданной любовью.
Привычное для нас явленье —
Казнить любое поколенье
Двадцать два года, как один день, пролетели. Забыли в Санкт-Петербурге обыватели, когда на помосте голова чья-либо от туловища отсечена была… Кнутом били, язык усекали, ноздри щипцами рвали, но секира палача ни разу над головой осужденного не взлетала. Императрица Елизавета слово свое сдержала: ни колесований, ни четвертований, ни отсечений голов по указу её не производили. Думали, что и при новой государыне такое же будет продолжаться. И вот, тебе на!..
Завизжали пилы железные, впивались в бревна топоры стальные, молотки плотничьи вколачивали гвозди крепкие, рубленные. То ли осуждения людского страшась, то ли торопясь закончить дело богу неугодное поскорее, помост для казни сооружали ночью при свете трех костров огромных. Пламя металось по ветру, выхватывая фигуры строящих. Моросил дождик. Ноги скользили в грязи. Но к утру помост был готов. Уродливый сруб из бревен с лесенкой на два метра возвышался над уровнем земли. Освещение во время возведения помоста было недостаточным, поэтому при ярком свете утреннего солнца стали видны отчетливо все дефекты – повсюду торчали плохо срубленные сучки. К полицмейстеру града Санкт-Петербурга нарочного послали с предложением покрасить уродливое строение. Генерал-полицмейстер Николай Иванович Чичерин согласие свое на оное предложение изволили дать. Дешевой краски не нашлось – красили золотой, отчего помост стал выглядеть ещё более уродливо.
Напомнить приходится о том, что всё это происходило на грязной площади вблизи «обжорного» рынка. На этом рынке торговали зерном и мукой. Здесь во времена Екатерины II стали большей частью продавать муку, просеянную через сита. Рынок соответственно изменил название свое и стал называться «Ситным».
Площадку вблизи помоста посыпали желтым песком, чтобы скрыть грязь, созданную топтанием по жиже множества ног строящих помост.
15 сентября 1764 года, солнечный день. Ветер шепчется с желтыми листьями дерев. Толпа постепенно увеличивается, заполняя всю площадь. Множество людей скопилось и на мосту, переброшенному через кронверкский крепостной ров. Свободно лишь место вокруг эшафота.
Время к полудню приблизилось. Люди томились в ожидании. Пора было и палачу приниматься за работу. Кстати, сегодня должен был свое умение показать один из палачей, прошедших тщательный отбор перед специально созданной комиссией. За три дня до этого собранные по городам и губерниям палачи демонстрировали этой комиссии своё мастерство отсекать голову одним ударом. Эксперименты проводились на живых баранах.
Что случилось в России?
Палачей запросили.
(По губерниям ширится слух).
Собираются каты —
Силы доброй ребята
На отбор палачей в Петербург.
С палачами проблема:
Двадцать лет, несомненно,
Не рубили голов – как тут быть?
Но народ наш упрямый,
И на плахе баранам
Сходу головы стали рубить!
Сигналом для проведения казни был отъезд Государыни-матушки из столицы. Так было всегда, если проводилось что-то не совсем чистое с точки зрения морали. Государыни оно и краешком своим не должно было зацепить. Всегда находился тот, кто, в случае появления сомнений в правовой оценки происходящего, всю меру ответственности брал на себя.
И подлижет, и покроет,
И поклёп любой настрочит,
Ложь на правду перестроит —
Комар носа не подточит.
И потомки будут верить,
Лжи придворной многоликой,
Широко откроют двери
В сонм властителей великих.
Тот, кто должен был взойти на эшафот, был доставлен к месту казни еще накануне не в телеге, как это производилось прежде, а в карете, обтянутой темно-коричневой кожей. В таких каретах возили обычно почту или казенные деньги. Сейчас карета с преступником находилась в тупике ближайшего переулка. Выпряженные вечером накануне лошади вновь были запряжены в карету. Карету окружал конный конвой.
Казнь чем-то походила на театральное действо, так много в нем было неуловимо бутафорского.
Наконец-то, на помост стал подниматься палач. Ноги его скользили по еще невысохшей краске, оставляя черные следы от подошв сапогов на ступенях лестницы. Одет он был в черно-красный балахон с капюшоном, в котором были сделаны прорези для глаз. Палач нес па плече большой блестящий топор. Потом на площади во главе с поручиком появилась рота мушкетеров. Она разместилась в двадцати метрах от помоста, образовав замкнутое кольцо.
Огромная толпа людей заколыхалась, теснимая конным конвоем, окружающим пошатывающуюся на рытвинах и колдобинах карету. Подъехав к месту казни, карета стала. Из нее вышел среднего роста молодой мужчина в синей офицерской шинели с непокрытой головой, По плечам его разметались длинные волнистые светлые волосы. Бледное лицо его было безмятежно спокойно. Вслед за ним из кареты вышел священник. Молодой человек, окинув взглядом собравшуюся толпу, сказал обыденным голосом священнику:
– Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели, если бы мне удалось мое предприятие.
Некоторые люди из толпы слышали эти слова и шепотом передавали их другим.
Неторопливо и спокойно приговоренный к смерти взошел на эшафот. На бледном лице его заиграл румянец. Было ли это свидетельством внутреннего волнения, или просто солнышко согрело щеки его, кто знает?
