Екатеринодар был оставлен. Кочубей уходил к Армавиру, прорываясь к главным силам. Вслед ему, покидая станицы, на быстрых конях стремились казаки.
– Примай, батько, до свово табору, – просили они.
– Добре, хлопцы, добре, – зорко вглядываясь в новых бойцов, говорил батько. – Не пытаю, шо вы за люди и шо вы до цего робыли, бо я не поп-батюшка, а просю вас порубить вон тех беляков, шо задерживают нас биля1 того витряка…
Пели над головами кадетские пули. Кидались в седла хлопцы, на скаку выхватывая узкие кубанские шашки. Клубилась жестокая рубка у ветряка. Очищалась дорога. Кочубей улыбался, надвигая до самых белесых бровей папаху, скакал к месту боя.
– Добре рубались, добре… Накрошили капусты… Надо зачислить до части.
Мелькали по балкам станицы и хутора. Зеленели поля кукурузы и подсолнуха. Местами из диких тернов и зарослей донника взвивалась встревоженная птица: коршуны-шулеки, ястребы. На курганы взлетали всадники головной походной разведки. Приподнимались в стременах, выглядывая путь-дорогу.
Вел отряд осторожный Рой, бывший есаул, а сейчас начальник штаба. Недавно выбился в есаулы за разумную отвагу и сметку. Только год назад у озера Ван поздравил генерал Баратов сотника Роя с высоким казачьим чином. Не было сейчас на плечах его офицерских различий…
– Начальник штаба, может, собьем кадета? Раньше нашего занял станицу, – проверял есаула Кочубей, получив донесение о крупных силах, преградивших путь.
– Успеем еще порубаться вволю, надо обойти по Сухой балке, – советовал Рой.
– Добре! Такая и моя думка, – соглашался Кочубей, и отряд избегал западни.
Пепельной пылью покрывались лица, крупы лошадей и лаковые крылья таврических тачанок. Кони-зверюги несли те тачанки.
Забияка ветер играл красным бархатом отрядного штандарта. Золотые махры горели под солнцем. Переливались шитые кореновскими монашками буквы. Под штандартом – родной брат Кочубея, Игнат. Когда схватывались степные ветры, нарочно разматывал знамя Игнат на всю ширину тяжелых полотнищ. Клонился гнедой Игнатов жеребец, разметанная полоскалася грива, и казалось – ныряла в степных волнах порывистая лодка под бархатным парусом. Да разве одному Игнату было любо и дорого багряное знамя!..
Сорокин полулежал на покрытой текинскими коврами тахте. Он был в чесучовом бешмете и мягких кабардинских чувяках. Рядом с ним, в офицерском, наполовину расстегнутом френче, Одарюк – начальник штаба. Возле них – карта-двухверстка. Сорокин свысока бросал грубые отрывистые замечания. Его убеждал ровный голос Одарюка. Постепенно главком все меньше и меньше прерывал своего начальника штаба, а голос Одарюка слышался громче и уверенней.
Главком Сорокин значительно похудел за последние дни. Скулы обострились, пожелтели. Обычно лихо закрученные усы опустились книзу. Главком был не уверен в завтрашнем дне, прежняя слава его потускнела. Больше двух месяцев его преследовали неудачи.
Он зашагал по комнате. Резко поворачивался, бормотал, будто ни к кому не обращаясь, но зная, что его слушает Одарюк, старался и свои неудачи объяснить своим величием:
– …Сорокин отстоял Екатеринодар, Сорокин создал армию, Сорокин не допустил немцев на Кубань, Сорокин сам неоднократно кидался в атаки, и только его боялись враги…
Главком остановился у окна, замолчал.
– Сорокина обвиняют, что он дал отдохнуть и собраться с силами Добровольческой армии. Сальские степи родили Деникина, – тихо сказал Одарюк.
Сорокин обернулся, сжал кулаки.
– Что вы этим хотите сказать?
– Наши неудачи – результат излишней боязливости. Боевые действия на Кубани характерны, – убеждающе продолжал Одарюк. – Кто имеет большую территорию, тот сильнее. В Гражданской войне армии создаются на местах и снабжаются тоже из местных ресурсов. Деникин оправился от екатеринодарского поражения в Сальских степях, а окреп и раздался вширь, только выйдя оттуда…
Щеголеватый адъютант главкома Гриненко доложил о прибытии Кондрашева. Сорокин, видимо, обрадовался.
– Пусть заходит, – распорядился он.
Кондрашев, быстро войдя, отрапортовал:
– Прибыл с фронта по вашему вызову, товарищ главнокомандующий.
Главком испытующе оглядел его. Коренастый, подтянутый, с небольшими черными усиками на умном энергичном лице, в темной черкеске, оттененной мягким блеском ценного казачьего оружия, – таков был начальник второй партизанской дивизии, пока еще мало известной главкому. Части дивизии организовались самостоятельно в предгорье из шахтеров, железнодорожных рабочих, фронтовиков-солдат и казачества и вошли в Одиннадцатую армию с подходом ее в эти районы.
– Садитесь, – предложил Сорокин.
Кондрашев, мельком оглядев тахту, спросил:
– Не замараю, товарищ главнокомандующий?
Сорокин, метнув глазами, сдержанно буркнул:
– Разрешаю… – язвительно скривил губы. – Привыкли в навозе спать – вот и странно.
Кондрашев, ничего не ответив, сел, откинул полы черкески. Армейские юфтовые сапоги его были забрызганы грязью. На спине, лице густо лежала пыль. Сорокин присел возле него.
– Думаем добавить тебе славы, – испытующе глядя на Кондрашева, сказал он.
Кондрашев недовольно сдвинул брови, ожидал. Сорокин, прищурившись, но не спуская глаз, помолчал, потом медленно встал. Кондрашев тоже поднялся, откинув за бедро маузер.
– Шкуро, захватив Невинномысскую, закрутил нам горло. Натянет еще раз и задушит. Сегодня ночью вы должны взять Невинномысскую, – твердо отчеканил Сорокин. – Вам придаются Дербентский, Выселковский, Крестьянский полки, конный Черноморский и… партизанский отряд Кочубея.
– Кочубея?! – удивился Кондрашев. – Слышал об этом командире. Да ведь он крутится в тылах белых.
Главком довольно ухмыльнулся и пальцем подозвал к окну Кондрашева. Во дворе играли в карты конвойцы. В тени амбара спали дюжие казаки, раскинувшись на душистом сене. У коновязей лошади, мучимые жарой и мухами, терлись одна о другую и нервно помахивали хвостами. Недалеко, в направлении станицы Ольгинской, привычно перекатывались звуки орудийной стрельбы.
– Кочубей подходит, – вслушиваясь, сказал Сорокин. – Прорвется сукин сын все-таки. Подробно – у Одарюка…
Одарюк взял Кондрашева за локоть.
– Дмитрий Степанович, – ласково сказал он, – выйдемте в штабную комнату, я вам сообщу диспозицию сегодняшней операции.
Сорокин вдогонку крикнул:
– За Невинку – приезжай – угощу коньяком. – Обращаясь к адъютанту Гайченцу, подмигивая, приказал: – Позови Щербину: он нам пока что организует выпивку.
