История первая
Кофе с перцем и солью
В медный кофейник с кипящей водой следует засыпать кофе и вновь медленно довести до кипения, пока пена не начнет подниматься воздушными облачками.
Закипевший напиток снять с огня и добавить черный перец на кончике чайной ложки, а затем опять вернуть на огонь и снова довести до поднятия пены, повторив сие три раза.
И только после этого добавить щепотку соли и немного сливочного масла. Когда гуща осядет, можно разливать по чашкам.
Этот напиток имеет вкус необыкновенный, ни на что не похожий. Будьте смелее – оцените его по достоинству! И маленькая перчинка может добавить вашей жизни остроты!
Я никогда не верила в колдовство, прорицания, силу медиумов и прочую мистику. На мой – весьма и весьма скептический – непредвзятый взгляд все это можно припечатать одним нехорошим словом: шарлатанство.
И тем не менее назвать свою жизнь свободной от всяческих суеверий я бы не смогла, так как сейчас разговаривала с собственной покойной бабушкой.
Урожденная леди Милдред Валтер, в браке – Эверсан, и после смерти сохранила рациональный и в тоже время восторженный взгляд на жизнь, которым славилась смолоду.
– …Моя милая Гинни, – с той особой, призрачной улыбкой говорила бабушка, покачивая в пальцах любимую курительную трубку. – Не стоит бояться перемен.
Сколько себя помню, старая графиня Эверсан всегда сокращала мое имя только так – до острой, свежей пряности, которую делали из имбирного корня. То, как назвали меня родители в надежде смягчить семейный буйный нрав – Энн, «миловидная», и Виржиния, «непорочная», – категорически не нравилось бабушке. О, она-то знала толк в именах! В коротком и веском «Милдред» сливались воедино «милосердие» и «величие», и я никогда не смогла бы сказать, чего в ней было больше.
– Мы живем в век перемен, дорогая. Не только в быту, да сохранят нас Святые небеса… – трубка дохнула ароматным дымом, в котором почти не ощущался запах табака, – …но и в душах человеческих. Меняется все вокруг, милая Гинни. Пора бы измениться и тебе.
Казалось, сама комната вокруг обернулась клубами дыма – уже не различить было ни стен, ни потолка. Лишь все так же сминался под моими пальцами длинный, мягкий ворс альравского ковра.
– Что вы имеете в виду?
Женский силуэт в туманных клубах рассмеялся заливисто и хрипловато:
– О, что угодно, Гинни! – Скрипнуло кресло-качалка. – Что угодно! Перемены наступают незаметно. Надо лишь приоткрыть дверь – и они войдут в твой дом сами. Новая шляпка, или служанка, или стрижка, или знакомство – кто знает, что послужит ключом?
– Не понимаю вас, бабушка… – растерялась я. – Конечно, я собиралась посетить парикмахера, но…
Комната пошатнулась – и вдруг завертелась, словно колдовская карусель.
– Ах, Гинни, не торопись, когда-нибудь поймешь. Ты еще так юна… Все впереди, моя дорогая… – Голос ее становился глуше и глуше, переходя в старческое бормотание. – Где моя молодость, где мои девятнадцать лет… Ах, Гинни, Гинни…
На глаза навернулись слезы – то ли от табачного дыма, то ли от смутного ощущения тоски.
– Бабушка! – крикнула я… и очнулась.
И, конечно, обнаружила себя не в роскошном особняке Валтеров на Спэрроу-плейс, а на втором этаже кофейного салона «Старое гнездо». В воздухе витал острый запах мятных капель и нашатыря. Тяжелые темно-бежевые шторы были отдернуты, и сквозь широкие окна в комнату лился солнечный свет и свежий весенний ветер.
– Леди Виржиния, наконец-то! – с облегчением воскликнули рядом. – Мы уж боялись, что придется звать доктора Хэмптона.
Я тотчас же узнала говорящую – да и немудрено, после стольких-то лет знакомства.
– Миссис Хат, – откликнулась я, пытаясь сесть и оглядеться. Голова все еще немного кружилась. Но благодарение святой Роберте Гринтаунской, освободившей женщин от гнета корсетов и прочих ужасов уходящей эпохи, – дышать было легко, и дурнота постепенно сходила на нет. – Что произошло?
– Ах, леди Виржиния, ну и напугали же вы нас! – повторила немолодая кондитерша, промокнув глаза желтым платком. Именно от миссис Хат густой запах мяты исходил сильнее всего – кажется, мое самочувствие и вправду сильно ее обеспокоило. Льняной фартук смялся, из-под белоснежного чепца выбилась седая прядь, а лицо было мокро от слез. – Лишились чувств прямо на лестнице, хорошо, что Георг шел следом и успел вас подхватить! Видно, сильно подкосили вас похороны старой графини Эверсан… – покачала она головой и добавила сердито: – Уж поверьте, госпожа Милдред не хотела, чтобы вы так убивались по ней.
Скажи это кто-нибудь другой, такие слова можно было бы посчитать бестактными. Но уж миссис Хат имела полное право говорить от лица моей бабушки все, что посчитает нужным. Несмотря на различное положение в обществе, леди Милдред и мисс Роуз с юности связывала крепкая женская дружба, какую редко встретишь в нынешние времена.
А начиналась история весьма печально. Моя неугомонная и энергичная бабушка в неполных восемнадцать лет взялась опекать нежный и слабый приютский цветок, Рози Фолк. Тогда это было модно – браться за воспитание детей-сироток и хвастаться в высшем свете своей добродетельностью. Конечно, многие ограничивались пустыми формальностями: передавали приюту деньги да раз в месяц появлялись в обществе вместе с наряженным и умытым по случаю торжественного выхода ребенком. Но леди Валтер никогда не делала что-то лишь наполовину. И поэтому скоро, после оформления надлежащих бумаг, десятилетняя Роуз переехала в особняк на Спэрроу-плейс. В приюте маленькой мисс Фолк приходилось несладко – девочку с мягким характером и чутким сердцем всяк обидеть норовил, и вряд ли бы она дотянула хотя бы до совершеннолетия.
Но под покровительством моей деятельной бабушки, из всех святых больше всего почитавшей Роберту из Гринтауна, Роуз расцвела. Она очень привязалась к своей опекунше – до того, что позднее даже последовала за Милдред и ее мужем, графом Эверсаном, в то самое достопамятное кругосветное путешествие, из которого молодая чета вернулась в ореоле славы и всеобщего поклонения. Именно тогда Милдред на приеме в Квин-Арч получила от самой Катарины Четвертой особое королевское разрешение – ей, графине Эверсан, женщине, дозволено было лично заниматься делами кофейни «Старое гнездо».
Той самой, в которой сейчас стала полноправной хозяйкой я, леди Виржиния-Энн Эверсан.
Впрочем, все это лирика и бесплодные размышления о временах давно минувших. Кажется, я действительно позволила себе уйти слишком глубоко в траур по самому дорогому существу в моей жизни – графине Милдред Эверсан. Вряд ли когда-нибудь мне встретится человек, который заслужит такие же уважение, восхищение и любовь, какие я к ней испытывала.
