Вдова была бы великолепна, если бы не некрасивая особенность всех новоиспеченных вдов – красные от слез глаза. А так все при ней: изумительной изящности фигурка, затянутая в черное платье, светлые локоны и фарфоровая бледность нежной кожи. Красные глаза все портили. Богдан, не снимая с лица маску сочувствующей скорби, спросил, держа наизготовку блокнот и ручку:
– Вам рассказывали, как все произошло?
– Да, – выдохнула вдова.
Эти губы ее мужик целовал каких-нибудь две недели назад. Интересно, что она в нем нашла? Богдан видел фотографию. Ничего особенного. Как она вообще за него замуж вышла? При ее красоте получила серую неинтересную жизнь. Серую, как цвет милицейской шинели.
– Паша поехал по адресу, – сказала вдова. – Надо было квартиру проверить. Это на Шереметьевской, недалеко от «Рамстора». Один остался в машине, а Паша и еще один милиционер вошли в подъезд. Его товарищ пошел по лестнице, а Паша поднялся на лифте. И когда двери лифта открылись, по нему сразу начали стрелять. Он даже оружие не успел достать.
Вдова заплакала от горькой обиды за своего неудачливого мужа. Богдан выдерживал приличествующую моменту паузу. Подумал только, как нелепо может оборваться человеческая жизнь. Выходишь из лифта, а тебе прямо в лоб – шлеп! И ты покойник. Потом, конечно, скажут, что ты погиб геройски, но все понимают, что какое уж тут геройство. Оружие не достал и даже понять ничего не успел. Ни понять, ни испугаться…
Вдова, всхлипывая, продолжила, и Богдан изобразил интерес.
– Мне потом сказали, что те, в квартире, милицейскую машину увидели, когда они подъехали, – всхлипывала вдова. – И поэтому подготовились.
Она плакала, и Богдану это не нравилось.
– Не надо плакать, – попросил он участливо. – Расскажите о Павле.
– Может, ничего этого не надо? – сказала вдова сквозь слезы.
– Ваш муж совершил подвиг. Он герой. Вы это понимаете? Она замотала головой:
– Мне иногда кажется, что ничего этого не нужно! Что никакого смысла не имеет это геройство! И никому не нужно! Был бы он жив! Был бы жив! – разрыдалась вдова, вдруг представив себе, как все было бы замечательно, тут же обнаружив, что замечательно уже не будет никогда.
Богдан вышел на кухню. Здесь аккуратно. Излишне аккуратно. Прямо-таки режущая глаз чистота и порядок во всем. Он не сразу понял, в чем дело, а потом до него дошло. Он будто воочию увидел, как вдова каждодневно исступленно трет все эти миски-чашки-ложки, добиваясь стерильной чистоты, не нужной никому, кроме нее самой, да и ей самой не нужной. Это для Павлика, Паши, чтобы все было, как при нем. Такое проявление вдовьего безумия. Первые месяцы, наверное, особенно тяжело, и она еще будет искать смысл и утешение в каких-то поступках и действиях, которые нормальному человеку в обыденной действительности несвойственны.
Богдан набрал воды в стакан и вернулся к вдове. Она приняла стакан из его рук, пролепетала вежливое «Спасибо!» и пила воду с таким отрешенным видом, что можно было усомниться, понимает ли она, что сейчас делает. «Да, конечно, это безумие, – подумал Богдан. – В ее голове сейчас сплошной шурум-бурум. Она сейчас не та, что две недели назад, до этой нелепой смерти ее мужа-бедолаги. Сейчас она на улице, наверное, вздрагивает, увидев милицейскую форму. И в лифт заходит цепенея. Хоть и не в этом лифте его убили, а в другом совсем доме. И теперь лифт для нее на всю жизнь останется такой комнатой ужасов, в которую страшно заходить. Или вот, к примеру, секс. Две недели она без мужика и ей даже не хочется.
Потому что больная пока. Мозги отключились, ничего ей не надо. Все ее чувства сейчас – это слезы и сопли».
– Он был замечательный, – сказала вдова, и взгляд ее затуманился. – Его так любили дети…
– У вас есть дети?
– Нет, – печально качнула она головой. – Не успели.
И снова эти чертовы слезы. Так они и не поговорят сегодня толком.
– Начальство его ценило? – спросил Богдан.
– Да, – всхлипнула вдова. – Его начальник, майор, как-то сказал мне: «Паша ваш – милиционер от бога». Он его как-то выделял. В тот раз еще, помню, он засмеялся, мне пальцем так погрозил и говорит: «Вы его берегите, а иначе мы с вас спросим». А получилось, что сами его не уберегли!
Заплакала от обиды на начальство Павла и на весь белый свет, потому что они живут, а она одна осталась.
– Вы его любили, конечно, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Богдан.
Вдова кивнула, закрывая ладонями мокрое от слез лицо.
– А вы боялись за него?
– Да. Всегда.
– У вас было какое-нибудь чувство особенное? Предчувствие?
– Нет, это у всех милицейских жен бывает, наверное. Бояться за мужей. У наших мужчин такая работа… А тут еще однажды сказали… У меня проблемы были… Со здоровьем… И я пошла… На консультацию…
– К бабке, – подсказал все понявший Богдан.
– К бабке, – удрученно согласилась вдова, не испытывая неловкости, потому что все другие чувства у нее сейчас заслоняла боль. – И бабка мне сказала… Это ведь из-за детей все было… Ну, почему я к ней пошла… И бабка мне сказала: с этим у тебя не будет все равно, с другим у тебя будет…
– С «этим» – это с Павлом?
– Да. Мне так неприятно стало. Я ей говорю: что же мне его – менять на другого? А она ответила: сам поменяется. Я обиделась и ушла. Я решила, что Паша меня будто бы должен бросить. Так я ее поняла. А у нас так хорошо все было, такое счастье, что даже представить невозможно. А она вот что имела в виду, оказывается.
– Вы думаете, что она предсказала вам именно это?
– Но Паши ведь нет, – привела самый бесспорный довод вдова.
– Значит, по-вашему, предсказания возможны?
– Паши нет! – повторила вдова. – Она мне это сказала еще год назад!
– Она знала вашего мужа?
– Нет.
– Видела его хотя бы раз?
– Нет. Я к ней поехала втайне от Павла. Ничего ему не сказала.
– Почему?
– Ну, несерьезно это было, какие-то бабки, знахари, народные целители…
– Я так понимаю, что вы и сами были настроены скептически.
Вдова подумала, вспоминая, как оно там было год назад.
– В общем, да, – призналась она. – Без особой веры, это правда.
– А почему поехали, если не верили?
– Наверное, от безысходности. Врачи ничем не могли помочь. Медицина пасовала. И тут я в очереди разговорилась с одной женщиной…
– В очереди – где? В поликлинике?
– Да. И она мне подсказала адрес. Это недалеко здесь совсем. Под Москвой. Я поехала.
– То есть прежде эту бабулю не знали?
– Не знала.
– Сколько раз вы у нее бывали?
– Один.
– И она в первый же ваш визит сказала вам то, что сказала? – Да. – Вы ей рассказывали о Павле? О себе? Что она вообще узнала о вас с ваших же слов?
– Это так важно? – вяло спросила вдова, которая ежесекундно ощущала, что она теперь одна! одна!! одна!!! А к ней пристают с какими-то ненужными расспросами о том, что сейчас уже не имеет никакого смысла, потому что нет Паши и никогда уже не будет.
