Я пряталась от мамы в кустах, что росли вдоль металлического забора на территории санатория, где мы отдыхали. Она позвала меня на процедуры, назначенные врачом, но я терпеть не могла электрофорез и убежала от нее в парк. Вокруг было полно незнакомых цветов и кустарников, которые разноцветным ковром устилали территорию санатория и порхающие над ними бабочки так и норовили выдать мое укромное местечко. Они пролетали мимо меня и только неприязнь к электрофорезу удерживала меня от желания побежать за ними вдогонку.
Мы с родителями отдыхали в санатории уже неделю, я быстро освоилась на местности и не боялась потеряться. Со своего тайного уголка я наблюдала, как мама сновала по дорожке, спрашивая всех постояльцев санатория, попадавшихся на ее пути, не видели ли они светловолосую голубоглазую девочку семи лет с длинной косой в зеленом платье. Кто-то равнодушно коротко отвечал, что не видел и спешил дальше по своим делам, а кто-то проявлял участие и подключался к поискам, пытаясь выяснить у мамы подробности моего исчезновения, и не могу ли я прятаться в самом корпусе. Они разбивались по группам, одна из которых уходила искать меня в санатории, другая исследовала территорию снаружи. Папа же находился на процедурах и не знал, что вокруг меня поднялась такая суматоха.
– Привет, – услышала я позади себя голос.
От неожиданности я вздрогнула, резко обернулась и увидела за металлическим забором высокого ребенка с неприкрытой головой. Он стоял в тени густо цветущих розовыми цветочками кустарников, росших по ту сторону ограды, и держался за ее прутья. Я прежде не видела таких черных глаз и столь угольно-темных волос. Они свисали до самых плеч и приводили меня в замешательство в определении пола этого ребенка. Выцветшие синие шорты до самых колен и красная в белый горошек рубаха на выпуск с отсутствующей пуговицей в самом низу указывали, что передо мной мальчишка, но его длинные волосы не вязались с привычным моему восприятию образом мальчика. Какое-то чудо-юдо. На его подбородке я заметила ямочку и сначала решила, что она возникла в результате какой-то травмы, но ямка выглядела аккуратной и ровной, и, в конце концов, я пришла к выводу, что это врожденный дефект, который не портил его лица, но и не делал его краше.
Я приложила указательный палец к губам, призывая к тишине.
– Ты от кого-то прячешься? – спросил «чудо-юдо» по-русски, но что-то в его говоре отличало речь от русской. Кажется, это называется акцентом.
– Да, от мамы, – тихо ответила я.
– Почему?
– Не хочу идти на электрофорез.
– Куда?
– На электрофорез.
– Это кто такой?
– Это такая процедура. Лечебная. Но мне она не нравится.
– А зачем ты на нее ходишь?
– Так доктор прописал.
– Зачем он ее прописал?
– Потому что папа сказал доктору, что я много болею.
– Папа тебя не любит?
– Нет. Любит и даже очень. Но он врач и думает, что этот электрофорез меня вылечит. А он бьет меня током, и мне это не нравится.
У «чудо-юдо» глаза стали по пять копеек.
– Током? Это же больно! Я бы тоже сбежал.
Его ответ окончательно убедил меня, что он – мальчик.
– Не больно, но мне неприятно.
По дорожке парка снова забегали люди, кто-то заглядывал в кусты, и мне пришлось присесть возле одного из кустарников, прижавшись к его листьям, чтобы остаться незамеченной. Мое зеленое платье сослужило для меня добрую службу, слившись с листвой. Мальчика я знаками просила соблюдать тишину и не выдавать меня.
– Они ушли, – сказал он.
Я поднялась, огляделась по сторонам, и, убедившись, что никого рядом нет, подошла к забору. Мальчик был выше на целую голову и от этого казался старше на несколько лет. Под его ногтями я заметила грязь и представила себе, как возмутилась бы моя мама, если бы обнаружила такое у меня. Она во всем любила чистоту и порядок и не допускала, чтобы я была грязной и неопрятной.
– Ты тоже живешь в этом санатории? – спросила я.
– Нет.
– А почему ты один?
– Я с мамой. Она там.
И мальчик показал пальцем налево от себя. С моего места ее не было видно, но я и не стремилась обнаружить ее. Вдруг она выдаст меня маме.
– Как тебя зовут? – спросила я.
– Юра́ш. А тебя?
– Лиза. А что за странное имя у тебя?
– Меня так мама называет.
Ну точно чудо-юдо.
– Сколько тебе лет? – спросила я.
– Не знаю.
– Почему не знаешь?!
– Я не хожу в школу.
– Такой большой и в школу не ходишь?!
– Мама сказала, в школу я пойду осенью.
– В первый класс?
– Да. Кажется, так.
– Ты дурак? Почему тебя раньше в школу не отдали?
– Я не дурак!
Мальчик нахмурился, отпустил решетку и сжал кулаки.
– А читать ты умеешь?
– Нет. Я же в школу не хожу!
– И я не хожу, но читать умею. И считать тоже. Меня мама научила. Она учительница.
– А зачем ходить в школу, если мама учительница? Она не может тебя сама учить?
– Она учительница только по двум предметам, а в школе учат намного больше.
– Читать и считать умеешь, зачем больше?
– Ты и, правда, дурак!
Я рассмеялась. Мальчик обозлился, вздул ноздри и топнул ногой.
– Не называй меня так!
Я услышала за спиной голоса и быстро шмыгнула в кусты, призывая мальчика замолчать.
– Вот возьму тебя и выдам! – сказал он. – И тогда узнаешь, какой я дурак.
Я цыкнула на него.
– Хорошо, – шепотом сказала я, – ты не дурак. Только помолчи, пожалуйста.
В этот момент к нему подошла какая-то бабушка. Она проходила мимо, услышала его голос и заглянула за кустарник. Ее лицо было испещрено морщинами, и именно так я представляла себе старуху, которой сто лет. Она взяла мальчика за плечо.
– Девочка, а ты почему одна?
– Я мальчик!
– Ох, а космы-то отпустил, как у девчонки. А родители твои где?
– Мама там.
Он вышел на тротуар и показал в ту же сторону, что и раньше.
– Видите там женщину? Она гадает. Это моя мама.
Старуха резко одернула свою руку от мальчика и отряхнула ее о другую руку, словно вымазалась в грязи.
– Цыган?! – ее участливый тон как ветром сдуло. – Тогда понятно.
И она пошла дальше своей дорогой. Голоса позади меня стихли, и я вылезла из своего укрытия. Подошла к забору и с любопытством воззрилась на мальчика.
Мне не доводилось видеть цыган, но я помнила, как мама пренебрежительно рассказывала нам с папой о своей встрече с цыганами на рынке. Кажется, цыгане хотели кого-то ограбить, и только благодаря маминой бдительности преступление удалось остановить. Она называла их мерзавцами, мошенниками и грязными оборванцами, и я сделала для себя выводы, что цыгане – скверный народ и лучше держаться от них подальше.
Я снова пробежала взглядом по мальчику. Я не знала, как выглядят мошенники и мерзавцы, но грязным оборванцем его назвать не могла. Его одежда хоть и выглядела изрядно поношенной, но была чистой и целой. Только пуговицы одной не было. И даже грязь под его ногтями и спутанные и лохматые волосы не характеризовали его как грязнулю. Возможно, его волосы спутал ветер, а ногти замарались от игры в земле – мне же неизвестно, чем он занимался до встречи со мной.