…Взгляд Гело скользнул вверх по стене и застыл, как в стоп-кадре. Из-под потолка на него смотрели улыбающиеся, хорошо знакомые ему лица односельчан – целая галерея человеческих голов, превращенных в искусно выполненные чучела, над которыми словно потрудилась бригада парикмахеров и визажистов.
Волосы мужчин тщательно расчесаны. Женские головы украшены замысловатыми прическами или конфигурациями из кос. На лицах косметика, ресницы подкрашены или наклеены, рты растянуты в улыбке, демонстрируя, в одних случаях, идеально белые зубы, в других – кривые, выпавшие или подгнившие. У самого старого изо рта торчит съехавший на сторону зубной протез. Глаза как живые, со стеклянным блеском. Каждая голова закреплена на фигурно вырезанной и отполированной деревянной основе. Открыв рот, Гело переводил взгляд с одной на другую. Его мозг отказывался принять, что все эти люди мертвы.
– Ну, как тебе моя Комната смеха? – послышался голос из-за его спины. Гело вскинулся, как от удара хлыстом. – Обожаю охоту. Особенно ее трофеи. С ними потом есть что вспомнить. Есть чем похвастаться. Всем им я честно давал шанс на спасение. Я снимал с них ошейники и позволял бежать. Они очень старались – петляли, прятались, падали и сломя голову улепетывали… Увы. Стреляю я слишком метко. Ни одному не удалось уйти…
Ева сидела у открытого окна и, подперев кулачками голову, «разговаривала» со своим зеленым другом. Старая лиственница, будто отбившись от стада, стояла одна на опушке леса, свободно раскинув длинные грациозные ветви. Ева с детства обожала ее, здоровалась с ней, гладила ее растрескавшуюся, загрубевшую кору, прижимаясь к ней щекой и нашептывая свои девичьи тайны. Она не сомневалась, что дерево отвечает ей взаимностью.
Привычная с рождения сельская идиллия окутывала Еву этаким пасторальным покрывалом (с душком, тянувшим с ферм), ласкала, баюкала, усыпляла. Струилась многообразием красок и звуков. Птицы весело щебетали в листве. С недалекого болотца доносилось кваканье лягушек. Жалобно мычали коровы, заточенные в тесные стойла…
Увы, ушли в безвозвратное прошлое те времена, когда черно-белые буренки привольно разгуливали по зеленым лугам под присмотром лохматой псины, а юный пастушок, сочиняя несложные, но полные очарования мелодии, наигрывал их на самодельной дудочке.
Почти задремав, девушка уловила вдруг необъяснимую тревогу во флюидах, излучаемых старой лиственницей. Дерево будто обуяла паника и оно беззвучно кричало. Ева не успела даже подумать, о чем мог предупреждать ее зеленый друг, как перед ее глазами все поплыло, в голове возник назойливый, нарастающий звон. Лес завибрировал, будто он отражался в пруду, покрывшемся зябкой рябью.
– Что это там летает?! – Проходивший по улице сосед, запрокинув голову, с любопытством вглядывался в небеса.
Подняв глаза, Ева увидела странные продолговатые объекты или существа – бескрылое обтекаемое тело с вытянутым вперед носом. Их было много, быть может десятки, и становилось все больше. Они плыли под облаками четким строем, как стая перелетных птиц, и, плавно снижаясь, приземлялись где-то в лесу или за лесом, выбрасывая вверх пучки света.
Ева поняла, что это не галлюцинации, лишь когда увидела, что соседи выбегают из своих домов, со страхом и интересом наблюдая за непривычным явлением.
Поселок, в котором она жила, был достаточно большим, но практически все знали друг друга. Основная масса односельчан занималась сельским хозяйством, разведением крупного рогатого скота. Родители Евы преподавали в той же школе, в которой учились они с братом, отец – историю, мама – математику. Побросав домашние дела, они тоже присоединились к соседям. Следом за ними выскочил на улицу и брат Вовка.
Весной ему исполнилось одиннадцать лет. У него была своя компания. И даже своя девочка, одноклассница, этакая синеглазая Настенька из сказки «Морозко», в которую он был влюблен уже целых четыре года. В первом классе Вовка таскал ее портфель. Во втором – отдавал ей свои завтраки, воровал для нее самые сочные, самые крупные фрукты в чужих садах – в своем неромантично и слишком просто. В третьем пытался мастерить для нее всякие замысловатые штучки. В четвертом несколько раз подрался из-за нее с мальчишками. В пятом начал писать ей записки. Но обо всем этом знала только Ева – не потому, что он делился с ней сердечными тайнами, а потому, что была наблюдательна и очень любила своего брата.
Сама же она с детства дружила с четырьмя мальчиками-однолетками. Где-то лет в тринадцать, в знак солидарности и верности друг другу, каждый сделал себе на плече татуировку с изображением четырех сплетенных рук. Уговаривали и ее, но она отказалась, испугавшись родителей, о чем конечно же жалела. Ведь если солидарность, то для всех.
Лето было на исходе, их последнее беззаботное лето. Будущей весной они окончат школу и возможно разлетятся в разные стороны. Но Ева не хотела даже думать об этом.
Вадим, Федор и Миша ей были одинаково дороги. А вот Олег… Олег занимал особое место в ее сердце. Только она старалась держать свои чувства на замке, чтобы не нарушить сплоченность компании. Ведь все четверо к ней неровно дышали, что не удивительно.
По-детски шаловливая и по-взрослому умненькая, Ева год от года становилась все краше, все стройнее и притягательней. Тяжелые блестящие волосы цвета спелой вишни, слегка раскосые золотистые глаза, менявшие цвет в зависимости от погоды и ее настроения, трогательно-хрупкие плечи, высокая, до конца не оформившаяся грудь, длинные, проворные ноги…
Олег же, кареглазый, высокий и тоже очень привлекательный юноша, терялся в догадках, кому из четверых Ева отдает предпочтение, десятки раз мысленно проигрывая тот «самый главный» разговор, когда он наконец откроется ей…
Люди на улице все прибывали. А ее верные друзья собрались у нее под окном. Перегнувшись через подоконник, Ева тревожно спросила:
– Мальчики, что происходит? Вы что-нибудь понимаете?
Те лишь озадаченно пожимали плечами – никто ничего не понимал.
– Аве, пожалуйста, не выходи из дома. На всякий случай. Кто его знает, что это такое… – попросил Олег.
Он назвал ее «Аве»! А сам почему-то вдруг стал для нее «Гело».
Странности на том не кончились. Вокруг воцарилась такая непроницаемая тишина, что заложило уши. Не брехали дворовые псы за заборами, не драли свои луженые глотки сельские будильники – петухи. Смолкли птицы и лягушки. Исчезли даже насекомые – ни ос, ни комаров, ни мух. А с прилегавших к поселку ферм вдруг разом испарилась вся скотина и птица. У Аве возникло ощущение, что люди остались единственными живыми существами на планете.
Весь день и всю ночь над их головами бесшумно плыли «бескрылые птицы». Никто не рискнул отправиться на покой или хотя бы вернуться в дом. Односельчанам казалось, что вместе, чувствуя плечо друг друга, они в большей безопасности.
