Василий шел ночевать, спать-то надо. Медленно брел в сторону водохранилища по незаметным в густых зарослях коротких ив и тощих тополей, известным лишь ему тропам, ведущим к логову техника-смотрителя старого гидроагрегата, к веселому и толстому, стабильно пьяненькому придурку Пресноголовцеву.
Это был последний вариант ночлега на сегодня, очень неудобный, где-то в мусорных пампасах в стороне от автобусных остановок расположенный, но верный. Гостеприимный охранник допотопных турбин и шлюзов какой-то, вроде бы, бывшей ГЭС, а ныне городской водозаборной станции, что ли, (как-то так она теперь называется) всегда пускал немного выпить и поспать в подсобке.
Васю опять побили, он опять не смог уехать, и в сумерках гнева опять придумывал, как отомстить.
– Замочить! Вот вам, вот вам, вот вам! Замочить! Так вам! Вот и всё, блин, – каждым шагом он вдавливал каждое страшное слово в девственно зеркальную жесть широченной трубы, по которой шел. Бульдозерные подошвы кроссовок звонко похрустывали белой жестью, в которую недавно нарядили дряхлую теплотрассу, жестянка покорно изламывалась под ударами слов, охала и жалобно взвизгивала.
Сколько их, таких же юных и максимально обиженных на всё вокруг, сейчас, вот в этот самый вечер, отчаянно уничтожает мир? Избитая банальность: молодой человек обижен жизнью, молодой человек обиделся на жизнь, молодой человек задумывает жизни месть.
Перебесится, перетерпит, да и смирится с миром. Как иначе? Жить-то надо. Но пока избитому человеку дико хотелось победить, пускай и «на отдельно взятой территории», но уничтожить всё, совсем.
Всю дорогу всеми шпыняемый, а на самом-то деле совсем ненужный никому и никогда, частенько битый другими, не менее обиженными и ненужными, мгновенно забывающий о страшной мести, как только мир вдруг возвращал хотя бы каплю простых удовольствий; моментом вспоминающий многолетнюю обиду, когда выветривалась недолгая радость… он твердо запланировал утопить страну мудрейших гениев, лукавых гадов, простодушных работяг.
И все исчезли в тот же миг! Не помогли им сотни ясных философских слов, прогрессивный всплеск улучшения коммуникаций, технологические прелести обычного комфорта и предостережения разнообразных творческих кликуш. Все они погибли! Хотя и накопили кучу вековых защит от личности. Не вышло. Всех поборола одна безграмотная человеческая особь, очень невежественная, но очень пострадавшая, а значит – могущая многое. Вот это да! Обычное ничто, в масштабах мира, всех одолело. Знать, поделом такому миру.
Щуплый парень остановился, потоптался на месте, попрыгал, вслушиваясь в тяжкие жестяные стоны, вновь попинал теплотрассу, зачарованно глядя на измятое зеркало трубы под своими ногами. Ой, как красиво!
В алых изломах отражался закат. Солнце почти закатилось куда-то за спину, туда, где оставался город, и теперь уже снизу подсвечивало неоновым софитом рваную вату облаков. Мир покраснел, в нем не осталось никаких других красок.
Что-то космическое было в этом ландшафте. Перетянутая частыми поперечинами металлических ремней, двойная труба фантастическим красным полозом устремлялась за горизонт к невысокому темно-вишневому лесу, извиваясь среди рыжих проплешин черной травы и кустарника. Справа громоздились истинно космодромные узлы объемных труб нефтеперегонного завода – оранжевые, коричневые, малиновые – еле сдерживаемые сетью бурых заборов. Тоже красиво – будто в компьютерной «стрелялке» или в кино про инопланетян. Слева, за лесом, низкие тучи подпирал мрачный силуэт очистных сооружений еще одного химзавода, дальше – черная ТЭЦ с замершим паучьим шествием корявых лэповых опор, провисшей паутиной проводов и гирляндами изоляторов, далее – только чернильная бездна. Горизонт почти не просматривался.
Юный человек оглянулся. Солнце тонуло за городом, сумрачный частокол слипшихся высоток окраинного района как в омут засасывал в себя угасающий свет, резко наползала ночная летняя темнота.
Парняга стянул алую футболку, разглядел синяки на руках и ребрах, попробовал вдохнуть полной грудью. Не получилось. Ой, как больно! На вытянутых руках осторожно приподнял футболку ближе к глазам. Содранные локти тут же болезненно отозвались на это простое движение.
«Хорошо, что красная, крови хоть не заметно», – шевельнул мыслью Василий, близоруко разглядывая грязные пятна. Неожиданно скомкал когда-то любимую модную тряпку, зашвырнул ее подальше в заросли острой травы и двинулся дальше.
Гнев исчезал вместе с закатом, но решимость уничтожить город не пропадала. Вася впервые не ощущал себя непосредственной частью всего, что вокруг. Всё, растворяющееся теперь в рубиновом сумраке, не было ему знакомым, а уж, тем более, родным и понятным. Как бы отдельно от всего этого, он просто смотрел на это всё, никак в этом всём не участвуя.
Необычное состояние не тревожило и не радовало. Что-то он понимал, но не торопился переводить мысли в слова. Что-то глобальное чувствовал. Шел, но не стремился дойти.
Думать без слов нравилось. Совершенно реальным представлялось то же самое пространство, те же самые места, только без заводов и труб, без города и проводов, даже без теплотрассы. Те же самые места, с одним только небом и вскриками засыпающих птиц. Ой, как интересно! Он двигался в абсолютно неведомом пространстве каких-то прошедших или будущих веков, неторопливо шагал по времени.
Удивительно! Ведь он уже давным-давно не закидывался никакой дурью: не глотал «глючных колес», не курил свой «винс» под пиво, ничего такого не нюхал. Сейчас вот просто вдыхал окружающую жизнь до головокружения, при этом ощущал её только снаружи, а не внутри себя.
Человек в первый раз долго думал. Это было занятно и даже прикольно, но столь непривычные мысли больно тяжелили голову, пронизывающим стоном зудели в душе, наворачивали едкие капельки слез на припухшие веки.
– Убить… город. Утопить… город. Растворить… город. Замочить… город. Не, не так. Убить город! Убить! Никого не простить! Затопить! Потопить! Всем им поздно скулить! Пусть не думают даже о пощаде просить! Утопить! Замочить! Всю их жизнь растворить! – корявый рэповый речитатив сам собой вырывался из горла, звонким эхом разносился по темной округе, точно повторял ритм ускоряющихся шагов, снова разжигая истлевший было гнев и сладкое чувство обиды.
Да, он так пел. Зачем, кому? Наверное, всему, что было вокруг и что должно было скоро исчезнуть навсегда. Он явно ощущал, как это «что-то» его слышит.
Песню вдруг остановила новая мысль. Да и не мыслью это было, а каким-то неожиданно ясным осознанием, тревожным и сумрачным. Получается, он точно так же шел здесь год назад примерно. Выходит, целый год он никак не может вернуться домой из этого города. Ведь прошлым летом его тоже побили на вокзале, он тогда тоже не смог уехать (в поезд не пустили) и Жанка повела его как раз по этой самой теплотрассе к Пресному. Ой, как всё скверно!
