«Anima» – по-латински «душа». От этого слова в латыни (а затем и во многих современных языках) появилось обозначение животного – «animal». Как бы такую «душу» ни понимать, но в животных её обнаруживали ещё римляне-язычники. Образованные христиане тоже, как правило, полагали, что у зверей есть душа.
В славянских языках «животное» – от слова «живот» (что означало «жизнь»). Получается: существо, которое живёт – не более того. Слишком часто отношение к живущим рядом с человеком бывало бездушным.
Речь здесь пойдёт, в основном, о домашних питомцах. Прежде всего, о кошках и собаках. В последние десятилетия они становятся прямо-таки членами семей. Они у нас уже почти личности. Но так было не всегда.
В книге исследуется отношение к животным у разных слоёв населения России в прошлом – у неграмотных крестьян и дворян-помещиков, жестоких детей и религиозных стариков, городских обывателей и творческих личностей, у томных любительниц собачек и суровых охотников. Всё это по материалам XVIII–XIX веков и XX века (особенно первой его половины, когда кое-где ещё сохранялся традиционный уклад быта).
Котики-собачки, лошадки да коровки выводят на непростые сюжеты, связанные с проблемой отношения к телу в русской культуре: убийство для потехи, препарированные звери, ставшие чучелами, сохранение мёртвой плоти в знак благодарной памяти, посмертные маски, монстры в Кунсткамере, Ленин в Мавзолее.
Важные сведения выявляются при анализе художественной и мемуарной литературы. Если автор не стремился выстраивать сюжет вокруг судьбы животного (как Лев Толстой в «Холстомере» или Чехов в «Каштанке»), а просто описывал связанные с животными ситуации, то мимолётно сделанные штрихи бывают информативны и выразительны. Ещё были использованы архивные документы, устные рассказы и воспоминания, публикации прессы, разнообразная научная и научно-популярная литература по истории, антропологии, этнографии, филологии.
В других странах издано множество монографий и популярных изданий по так называемым антрозоологии и зооантропологии (то есть о взаимодействии людей с животными), выходит несколько специальных журналов. В России эта тематика становится предметом осмысления только в последние годы.
Внимание будет направлено, главным образом, не на животных, а на людей – тех самых, которые прежде вели себя не так, как свойственно нам, теперешним. И потому отношение к охотничьему псу и комнатной левретке, деревенской кошке и дорогостоящему скакуну весьма показательно для понимания изменчивой культурно-антропологической ситуации.
Глава 1
Бременские музыканты
Жили мужик да баба и не знали, что есть за работа; а была у них собака, она их и кормила и поила. Но пришло время, стала собака стара; куда уж тут кормить мужика с бабой! Чуть сама с голоду не пропадает. «Послушай, старик, – говорит баба, – возьми ты эту собаку, отведи за деревню и прогони; пусть идёт куда хочет. Теперича она нам не надобна! Было время – кормила нас, ну и держали её». Взял старик собаку, вывел за деревню и прогнал прочь.
Из русской народной сказки «Собака а дятел»[1]
В фольклоре многих народов имеются сказки про животных, которых хозяева вышвырнули из дома. От них избавляются, потому что они перестали приносить пользу: конь уже стар, кот вороват или чересчур блудлив, а барана хотели зарезать – вот он и сбежал. Животные сбиваются вместе и начинают самостоятельную жизнь в лесной избушке. Немецкий вариант этого фольклорного сюжета – сказка «Бременские музыканты» (популярный у нас одноимённый мультфильм – о другом). Четырём героям немецкой сказки в 1951 году в Бремене на Рыночной площади возле старинной ратуши был поставлен памятник («Skulptur der Bremer Stadtmusikanten»). Если уместно сравнивать традиционный сюжет с его позднейшим восприятием, то можно отметить архаичную крестьянскую жестокость хозяина, человека фольклорного, и – по контрасту – благодарную память нынешних горожан о животных-изгнанниках.
Николай Герасимович Помяловский (1835–1863) родился в семье петербургского дьякона. В восьмилетием возрасте его зачислили в Александро-Невское духовное училище (иначе говоря, в бурсу). Там он постепенно превратился в матёрого, закалённого суровой жизнью бурсака, которого оставляли на второй год за дерзость и неуспеваемость. Секли, как сам он вспоминал, чуть ли не четыре сотни раз. После восьми лет такого учения Помяловский перешёл в семинарию. Педагогические приёмы и нравы были там немногим лучше. Парень же оказался умным и даровитым. Вместе с некоторыми сотоварищами он, будучи в старшем классе, стал выпускать рукописный журнал «Семинарский листок», в котором, по его намерениям, должен был выявиться идеал семинариста. Привычка к типичному для бурсаков разгулу сказалась и на этом благородном начинании: публицисты-старшекурсники стали собираться по ночам – устраивали танцы и театральные представления, переходившие в пьяные оргии. Когда начальство обо всём узнало, нескольких самых активных участников этаких творческих вечеров исключили из семинарии. Помяловского не выгнали. Он закончил-таки обучение, хоть и с дурными оценками.
Человек увлечённый, пытливый, ищущий, Помяловский задавался вечными вопросами, уже после семинарии активно занимался самообразованием, много читал, вольнослушателем посещал лекции в университете. Одно время преподавал в воскресной школе и в Смольном институте. Большое влияние оказали на него статьи Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова. Рано стал писать и сам. В 1861 году в знаменитом журнале демократического направления «Современник» были опубликованы его повести «Мещанское счастье» и «Молотов». А затем внимание читающей публики стали привлекать выходившие один за другим «Очерки бурсы». Помяловский успел создать ещё несколько рассказов, а также подготовить статьи на педагогические темы. Он уже нигде не служил, вёл сумбурную жизнь профессионального литератора, пьянствовал. И умер на 29-м году.
Памятник Бременским музыкантам в Бремене
Уже в том ученическом, самиздатском «Семинарском листке» Помяловский поместил несколько научно-нравственных рассуждений. Одно из них называлось так: «Попытка решить нерешённый и притом философский вопрос: имеют ли животные душу?» Вот что жгуче интересовало начинающего писателя, педагога, публициста, несостоявшегося священника: так есть ли у зверей душа?[2]
Христианский взгляд на эту проблему, собственно говоря, не обязательно должен исходить из дихотомии «тело – душа». Нередко выстраивали триаду: «тело – душа – дух». Концепция триады наличествует уже у Отцов Церкви