Мне говорят: ты держись пока. В общем-то, знаешь, я для себя вывод сделал, что мы нужны только самим себе, вот так. И за себя надо бороться, не будешь бороться – всё, люди пропадают.
Пожилой бездомный в Твери.
У нас почему-то думают, что люди взяли добровольно от всего отказались и пошли бездомничать, жить в коробках, на улице, пить синьку и так далее.
Евгений Косовских, врач из Челябинска.{1}
Ну если, извини, приезжает телевидение российское, дают, подложат тебе: вот тебе вопросы, вот тебе ответы… Серьёзно. Надо показать, что у нас всё хорошо.
Бездомный инвалид Юра из Москвы.
Мне неприятно от той пропаганды, которая транслируется с помощью современных юмористических телешоу. Бомжара – это смешно. А мне не смешно, мне противно смотреть. Из-за такой вот пропаганды и не хотят помогать бездомным. А это же такие люди, как мы с вами.
Создатель костромской „Ночлежки“ Александр Пушкарев.{2}
Милосердие – сердоболие, сочувствие, любовь на деле, готовность делать добро всякому; жалостливость, мягкосердость.
Из толкового словаря В. И. Даля.{3}
Нужно любить всякого человека и в грехе его, и в позоре его. Не нужно смешивать человека – этот образ Божий – со злом, которое в нем.
Святой Иоанн Кронштадтский.{4}
Кто такие бомжи? Люди, которых, по сути, нет. Как на них закрывали глаза в Советском Союзе, так и сейчас поступают.
Юрий Панасенко, психотерапевт, нарколог.{5}
Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства.
Конституция РФ, Статья 2.{6}
Эта книга о бездомных и бездомности в современной России. Большая часть книги состоит из историй людей, потерявших жильё и вынужденных жить на улице, в ночлежках, подъездах, рабочих домах, на вокзалах, в заброшенных зданиях и других местах. Большинство историй, рассказанных мне, я поместил в полном виде. И лишь в некоторых случаях текст пришлось урезать и корректировать, очищая его от повторений, междометий, чрезмерного употребления ненормативной лексики и отклонений от темы для удобства читателя. В целом же я постарался остаться максимально верным моим рассказчикам, передавая разговорный стиль их нарратива.
Среди тех, кого я проинтервьюировал, также есть и несколько представителей администрации ночлежек, дневных центров и рабочих домов из Москвы, Подмосковья, Ярославля, Костромы и Твери. Их точка зрения позволяет дополнить картину бездомности в стране. Я неслучайно выбрал жанр устной истории, предоставляя людям возможность говорить за себя без посредников, от первого лица. Таким образом, в определённом смысле эта книга – взгляд на Россию изнутри, через людей, находящихся на обочине жизни. Я убеждён в том, что каждый заслуживает право не просто рассказать свою историю, но и быть услышанным.
История – всегда сумма единичных жизненных опытов. Здесь я говорю не об истории как о псевдопатриотическом оффициозе, заполняющем полки наших книжных магазинов, а об истинной истории России снизу. Истории рабочих, служащих, крестьян, пенсионеров, инвалидов и представителей различных социальных групп, которые показывают страну во всём её многообразии и полноте – историю, которую власти методично замалчивают. А если уж говорить о замалчивании и полноте социального спектра, то нельзя не упомянуть и бездомных, которым особенно тяжело. Тем важнее было дать им возможность рассказать о своей жизни.
Причина моей заинтересованности в бездомности лежит в прошлом. Я родился и вырос в России. Как и миллионы других я ходил в детский сад, школу, университет, но в отличие от остальных, закончив образование, я решил эмигрировать. Осенью 2001 мне был двадцать один год, и решение об отъезде на Запад навсегда стало самым сознательным решением в моей жизни. Впоследствии я осел в Австрии и годами работал в социальной сфере. Я работал с инвалидами, умственно-отсталыми, больными рассеянным и боковым амиотрофическим склерозом, а позже и бездомными.
Последние годы я посвятил себя приюту „Хернальс“, одному из самых больших и загруженных домов на полдороги для бездомных в Вене. Там я работал бетройером в тракте с наркозависимыми, но также имел дело с алкоголиками, бывшими заключёнными, душевнобольными и просто людьми, которым в силу каких-то причин просто не повезло с жильём.
Конфликты, драки, стресс и воровство, выпивка, потребление наркотиков в доме и запреты на проживание сменялись комнатными визитами, постылой рутиной, апатией и готовкой еды. Но не всё было плохо: были также и курсы трудоустройства, встречи с социальными работниками, успех реинтеграции, взаимовыручка и трогательные проявления человечности. Правда, вскоре за этим следовала очередная драма, жалобы и обещания проломить кому-нибудь голову. В дом то и дело приходили наряды полиции, скорой помощи и пожарной охраны. Иногда наступало короткое затишье, после чего цикл повторялся с начала с небольшими вариациями.
Через три с половиной года чередования дневных и ночных смен, будних и выходных я совершенно перегорел. В огромном доме на 268 бездомных мужчин из разных стран я был искренне уверен в том, что видел всё. Но чем больше я стал интересоваться бездомностью в России, тем больше убеждался в том, что испытал далеко не всё, а если что-то и видел, то в корне отличное. К востоку от границы проблема бездомности была подобна бочке без дна.
Это было особенно очевидно в сравнении с Западом. В Австрии, к примеру, социальная сфера развита очень хорошо, что является многолетней заслугой социал-демократии. И если кто-то теряет жильё, то государство его поддерживает до такой степени, что бездомному скопить денег, получить муниципальную квартиру по льготной цене и вернуться в полноценную жизнь весьма реально. Попавшего в беду видят, слышат, ему помогают информацией, социальными выплатами и крышей над головой. В России же всё ровно наоборот: бездомные – это невидимые люди, которых практически не воспринимают.
С момента своего отъезда на Запад я продолжал регулярно приезжать в Россию. И в каждый свой приезд я повсюду встречал бездомных. Куда бы я ни ехал – в Рязань, Сергиев-Посад или в Москву, везде они были в избытке. В последние годы бездомные стали проникать даже в аэропорты, в частности, в Домодедово и Шереметьево. Там ожидающих контроллируют не так строго, как на вокзалах, да и лавки в залах ожидания есть без перегородок – можно поспать. И пока тысячи наслаждаются комфортом, шоппингом и летают во всевозможные страны мира, аэропорт для бездомных символизирует экзистенциальный тупик.
