Солнышко первыми, несмелыми, лучиками тронуло серые облака на востоке. Ветер взъерошил волосы воина, замершего в попытке разглядеть тропку свежего следа, едва темневшую в росяной луговой траве. Шапку с лисьим мехом в руке держал, пытаясь ещё и услышать что-то.
Сквозь утреннюю дымку, верхом на кауром меринке, углядел сошедший с пыльной степной дороги знак – сбитую чей—то ногой росу. Скорее, учуял, чем углядел, от великого желания увидел то, что полночи мерещилось. Остатки дрёмы стряхнул, когда с коня соскочил, даже шапку снял, прислушиваясь. Безмолвствовал мир окружный, азарт охотничий громыхал внутри. Прав оказался воин, угадав вчера – будут цыгане ночь идти, затаятся утром. Весь разъезд с урядником ещё седлают своих саврасок, а Меренков Игнатий на тропу встал.
Коня шлепком ладони положив на траву, сторожко зашагал в луговую глубь, не руша след, скорее по воинской привычке, ведь встанет солнышко – от следа не останется следа. Прикинул, запоздай он чуток, так бы и случилось. Пожалел чужое хитроумие, из-за ерунды не сработало, не Судьба знать!
Да только где ж нам Судьбу угадать? Сегодня, кажется, жар-птица в руках, а завтра жар один и рукавицы в дырах. О той птице памятка.
Вот и стожок сена свежего, след к нему привёл. Хитроумный в сене схоронился, опочивальня для кочевого люда привычная. Хотя уснуть то вряд ли успел, а значит всё слышит. Игнатий, ещё сойдя с коня определил: одиночка следок тропил; невеличка; уставший крепко, прямо идти не мог; посторонний – близко за стожком деревня, ночью не разглядел, где прячется.
Остановился не доходя, курком пистоли щелкнул для страху и рявкнул грозно: Вылазь, тать татей! Сено заворошилось как от голоса, показались сапожки, обутые в них ножки, ворохом одёжки. Всё это наземь скользнуло, об неё ударилось, красой ненаглядной обернулось. Стоит, не качаясь, смотрит, улыбаясь. А волосы распущены, девка ещё. А глаза на пол-лица, чёрные, глубины немереной. Глазищ то этих цыганских поостерегся воин, слыхал, не зря их молва с омутом ровняет. Да как от взгляда того укроешься, коль в памяти засел? Глаза закрою – вижу…
Девица же, немало не смутясь, потянулась всем телом к солнышку, чьи первенцы зарозовели облачко на всходе. Ручки к нему протянула и слова неясные прошептала. К зачарованному пластикой движений и нереальностью происходящего юноше способность соображать вернулась после слов девицы: – Очнись, паренёк! Не сон это, Земфирой меня кличут. Разбудил зачем?
– Цыганка ты, в розыске. Коней ваши угнали!
– Напрасно неправду несёшь. Не цыганка я, мой народ старше, Агри назывался, когда в Индии жил.
Отец о цыганках сказывал: заговорят; глаза отведут; дышать как ты будут; обязательно десницу полонят – человек пропал. Значит руку правую давать никак нельзя!
– Вовсе не о деле думаешь, дурачок! Не цыган ищут – меня. Из-за того от цыган вчера ушла, они от облавы на Волосый Колодязь подались, да и коней, угнанных, с ними нет. Слух идёт про меня-гадалку.
– Заговорить задумала? Ну, пошли к дороге, старшой судить станет, кто, кому, когда.
– Не торопись, воин, время не обгонишь. Ко мне иди, наградой буду за сметку твою, ума дерзость. И за казённое дело первая медаль всегда твоя будет!
– Нет тебе веры. Ведьма!
– Вовсе нет. Ведунья я, из Агри племени, судьбу читаю. Люди долюшку считать пытаются, приметами, звёздами, мне дано вперёд зреть картинку цельную. Тебя вижу честным, не для себя живёшь. Мою награду отринешь – и себя, и потомков, почестями положенными, обездолишь.
Заря разгоралась в полнеба, становилось свежо. За лугом, в деревне, петухи голоса пробовали, разминались. Таяли капельки росы на траве, таяла надежда предсказательницы изменить судьбы свою и парнишки. Земфира закончила обучение у знахарки, давно прижившейся в цыганском таборе. Пора была вступать во взрослую жизнь с её обязательностью, но прими Игнат предложение, могло быть иное продолжение.
Дочери её племени служили тайно прорицательницами при дворах правительниц многих стран уже не первое тысячелетие, их обет безбрачия тщательно стерегли, общение контролировали, «золотая клетка» была их домом-долюшкой. Прегрешившая переступала черту, оставляя за ней свой дар, и дальше жила по-людски, сколь отмерено.
Агри и Цыган некоторые полагают потомками народа дравидов, населявшего Индию несколько тысяч годов тому, основателя изначальной Хараппской цивилизации. Этот народ изобрёл письменность, построил в джунглях города с храмами, скульптурами и бассейнами, создал сложную структуру власти. Уступая загадочному врагу, людям досель не известному, цыгане бежали, сохраняя свободу, прорицатели агри разошлись по Земле советниками властителей, сохраняя цивилизацию. Разыскали царские слуги Земфиру, отказался от её предложения Игнат Меренков, стала их встреча прошедшим, но предсказание простёрлось, потомков преследовало.
Старшина казачий «Пленённую девицию» с великим оберегом в Москву отвёз, уже в Елец не воротился, осел в столице наградные считать. Игнатия в поощрение – за своевольство, без спросу розыск вёл, наказывать не стали. Награждать погодили.
Примечание. Представители фамилии «Меренков» упоминаются в «Книге писцовой и межевой писма и меры столника Никиты Телегина да подьячего Трофима Анцыфорова 194 (1684) года по Землянскому уезду» как казаки несущие городовую службу в г. Землянске Воронежской губернии. Игнатий Васильевич Меренков, из однодворцев гор. Ельца, лейб-компании гренадер, возведен в потомственное дворянское достоинство Российской Империи 31.12.1741.
Николай Яковлевич Меренков
Последующие века Меренковы верно служили Родине, были среди них Георгиевские кавалеры и Герои Советского Союза, хотя наградами их не баловали. Пророчество не отпускало. Трудом прокладывали дорогу жизни и тем бывали счастливы.
О таких людях эта книга, их времени.
