ГЛАВА 3
Мирабель
Дорогой мой дневник, до того я не вела никаких записей, но сегодня случилось кое-что, разрушившее мой покой навек, а посоветоваться-то и не с кем. Будь я католичкой, вне всякого сомнения, отправилась к священнику, но… англиканская церковь не такова, и ничего, кроме осуждения, не услышу. Прислуге тем паче доверять нельзя, часть верны своему хозяину и моему родителю, другие подкуплены ИМ. Поделюсь не с тем человеком и погублю себя. А если дойдёт до ушей батюшки, страшно даже подумать, что случится.
Как уже упоминала, до того не пыталась вести дневник, поэтому, наверное, должна начать с самого начала. Звать меня Мирабель Линдси, от роду шестнадцать лет, единственная дочь плантатора Джона Линдси-Второго.
Отец мой – дворянин, но невысокого рода. Свои немалые земли и состояние получил в молодости, по слухам, пиратствуя или сотрудничая с каперами, точно не скажу, никогда не спрашивала, да он и не ответил бы. Уверена, и сейчас отправляет корабли с контрабандой, торгует рабами и невесть еще чем промышляет. Впрочем, и лица куда более высокопоставленные не брезговали подобным. Матери я никогда не знала, бедняжка умерла родами, как говаривали потихоньку соседи, была убита отцом, приревновавшим её к бравому капитану – пирату. Воспитывалась я в строгости, приучали к послушанию, скромности и умеренности, говорили, что главный долг в жизни быть хорошей, верной дочерью, а после матерью и женой, коли не желаю после смерти попасть в ад.
Впрочем, грех жаловаться, образование получила хорошее, даже лучше, чем другие девушки такого же возраста и положения. И я старалась изо всех сил не разочаровать батюшку, пока… Однажды не появился ОН. Всем представлялся как Джон Смит, но уверена, что имя фальшивое, как и остальное. Не ведаю, какие дела у батюшки с этим человеком, но однажды меня поставили перед фактом, что именно этот мужчина вскоре поведёт под венец. Едва сознание не потеряла. И ведь что странно, не урод, высок ростом, широкоплеч, красив, настоящий рыцарь, однако…
От господина Смита бросает в дрожь. Боюсь его жутко, всей своей сущностью, при встрече дрожу, как кролик перед удавом, как овечка перед волком. Есть у него во взгляде что-то такое, наверное, такие же глаза у Князя Тьмы – помесь злобы, гордыни, высокомерия, жестокости, а в глазах застыл леденящий холод и одновременно адский жар. Когда смотрит на тебя, лишает воли, гипнотизирует, подчиняет. Рот вечно кривится в сардонической улыбочке, создаётся впечатление, что насмехается над окружающими. И кольцо на указательном пальце с оголённым человеческим черепом никак не успокаивало. От будущего жениха буквально пахло кровью, гарью и смертью, так легко представить на борту пиратского корабля, с абордажной саблей в одной руке и ножом мясника с насаженным на него человеческим сердцем в другой.
Да что там, одна манера говорить чего стоила. Резкие короткие предложения, не очень громкая речь, но слышно всем, даже в очень большой зале, заполненной людьми. Видна привычка командовать, повелевать даже. Однако когда пожелает, господин Смит способен быть необычайно любезным, из уст его течёт мёд лести, но горек он, походит на издевательства. Именно так, наверное, в раю разговаривал змей искуситель.
Но, несмотря на всё выше сказанное, я не посмела возразить, не приучили, вышла замуж, как велено, если бы не сегодняшний день. Ох, до сих пор сердце колотится, как бешенное, лоб горит, перед глазами всё плывёт.
Началось всё обыденно: проснулась рано, служанка принесла умыться, помогла одеться, после молитвы – трапеза, зашла к батюшке, поцеловала в лоб и пожелала доброго дня, дальше прибыли учителя, занималась до обеда. Аппетита отчего-то не было, поела совсем чуточку и то, чтобы не обеспокоить родителя.
Немного поспала, позанималась рукодельем, поспешила в сад, поговорить с любимыми цветочками, не забыла заглянуть на псарню. Собаки бросились ко мне с радостным визгом. Отчего-то всегда особенно сильно любила пёсиков, чувствовала в их компании себя так комфортно, будто они моя семья. Думаю, всё дело в том, что звери сии верны, отвечают добром на добро. Отец – человек замечательный, но сдержан и холоден, не дождёшься ласки и одобрения. Перецеловала пушистых друзей, обнимала и гладила их. А как утомились, поспешила на конюшню.
Иногда мне запрягают лошадей в карету, и катаюсь по городу, иногда ― в порт, полюбоваться кораблями или прикупить что-нибудь, реже просто прогуливаюсь. Вот и сейчас ждал экипаж, села в него, откинулась на сидение, обмахиваясь веером. Лениво смотрела из-за шторок на окружающий мир. Народу было не очень много. Нищие просили подаяние, особенно старались мальчишки. Гнались за нами. Не удержалась и бросила горсть мелких монет, для чего пришлось высунуться в окошко. Взгляд мой случайно упал на юношу, проходившего мимо, сердце вздрогнуло и упало, а после заколотилось в груди, обезумело, даже вскрикнула, кажется.
Незнакомец повернулся, также приметил меня и превратился в соляной столб. Очнулся не сразу и побежал следом. Я поспешила спрятаться, как птичка в гнездо, прижала руку к груди.
Вроде ничего особенного – обычный человек. Судя по одежде – простой моряк: худощав, если не тощ, как человек, долгое время обходившийся без еды, бледен, хватает шрамов, возможно, даже пират или капер, но всё же красив.
Но почему же я так разволновалась? Чувство, будто встречаюсь не первый раз, более того, юноша являлся кем-то большим, чем просто знакомец, возможно, самый дорогой, близкий и важный человек в жизни, однако, как подобное возможно?
Батюшка и близко ко мне не подпускал мужчин, мальчиков, вообще лиц мужеского пола младше шестидесяти лет, иногда ощущала себя одалиской из гарема. Возможно, так и было, берегли ради Джона Смита или иного состоятельного «покупателя».
Не могла я, маленькой девочкой забираясь на ограду поместья, увидеть некоего красивого мальчишку, полюбить его невинной первой любовью, забыть, закрутившись в вихре дел, а ныне встретить вновь? Или виделись мы в иной, прежней жизни, кто знает?
Не удержалась, высунулась из окна. По-прежнему следует, не зная усталости, так и бежал, пока не подъехали к поместью. Створки ворот захлопнулись за мной, как крышка гроба. Исчез. Возможно, навсегда. Скрылся с глаз, но занозой остался в сердце, не извлечёшь, не выдернешь.
И поняла я, что всё изменилось, не будет, как раньше. Нет, всё вокруг оставалось прежним: уютный дом с колоннами, увитый виноградной лозой и цветущим кустарником, наш прелестный сад с любимой зелёной беседкой, слуги, снующие из дома во двор и обратно. Изменилась я.
Будто кто-то взял и разрезал путы, стягивавшие руки, ноги, саму душу. И это состояние странное радовало, волновало и немного пугало. Одно осознавала точно – за Джона Смита не выйду никогда и ни за что на свете, даже если запрут, изругают, отхлещут кнутом, продадут в рабство, собирать сахарный тростник вместе с неграми.