– Это что, ба? – Галя крутила в руках небольшое блюдце.
– Котлета, – прищурилась Таисия.
– В помойку, – Галя скинула темный брусок жареного фарша в мусорное ведро и принялась дальше рыскать по полкам холодильника.
– Погодь-ка, – сорвалась Таисия с табуретки и, качнув филеем, отодвинула внучку от белого ящика. – Смотри-ка, царевна, мясом она швыряется.
Пожилая женщина закряхтела и полезла за котлетой. Дунула на нее с двух сторон, обтерла рукавом шершавые бока, засунула в старый полиэтиленовый пакетик и припрятала в карман засаленного фартука. Встала попрёк, закрыв собой половину кухню. Не развернуться. В углу раковина времен строительства коммунизма с черными проплешинами отбитой эмали, плита «Лысьва» и «Бирюса» впритык к окошку.
– Есть будешь? – поджала губы Галя и отошла к дверям, минуя пакеты, которые сама водрузила на стол.
– Дуське снесу, – укоризненно посмотрела на внучку Таисия. – Зачем харчи приволокла? Где мне столько сожрать? А в холодильник не лезь. Не ты клала.
– Ба, – обиженно шмыгнула носом Галя. – Я же все для тебя. Я в обеденный перерыв к тебе, чтобы все было. Ты с палкой на пятый не допрешь.
Таисия сложила на груди руки и выжидающе посмотрела на внучку. Та глянула на часы и ойкнула. Пятнадцать минут до конца перерыва, наспех попрощалась и хлопнула дверью.
– Как бабуся? – спросил Шурик, едва Галя открыла пассажирскую дверь старой иномарки.
Та ничего не ответила, села в машину и посмотрела вперед. На заснеженной площадке играли карапузы, а разомлевшие на солнышке мамаши щебетали о том, к чему так стремилась Галя. Февральское солнце, не смотря на небольшой морозец, ласкало уставшие от холода лица.
– Как всегда. Не оставит она мне квартиру. Зря катаемся. Я котлету древнючую в помойку, так она вытянула и в пакет. Психушка плачет. Надо матери сказать, пусть бабку пристроят. Поехали, опоздаю. Чего артачится, после смерти все мне отойдет.
Галя не любила престарелую Таисию, и та это знала. От гостинцев не отказывалась, но и хозяйничать не давала. Ползала барыней по трехкомнатной квартире.
– Вот зачем ей одной такие хоромы, – не унималась Галя. – Предлагала же ей однушку в ипотеку взять. Первый этаж, магазин под боком. Поликлиника в двух шагах, хоть каждый день наведайся. Нет. Уперлась рогом.
– Её квартира, что хочет, то и делает, – произнес Шурик.
Хотел беззаботно, да не вышло. Проскрипело в голосе недовольство, не бабкой, Галей. Вроде и девка ничего, да история с квартирой не нравилась. Не по-людски это.
– Ипотеку одобрили. Крыша будет. Нам сейчас много и не надо.
– Я ребенка хочу, – прошептала Галя, едва Шурик остановился у супермаркета, и выскочила.
«Ребенку нужна своя комната», – повторила про себя Галя и уставилась на витрину с деревянной люлькой. Как назло, дорога до офиса шла через детский магазинчик. Она уже подобрала обои для детской и забила в программу по дизайну расположение комнат в бабкиной квартире. Осталось всего ничего, дождаться пока карга сдохнет.
***
Таисия накинула на плечи куртку и вышла в подъезд. Долго шла вниз, превозмогая боль в коленях. Подолгу стояла на лестничных площадках и все же доползла до почтовых ящиков. Покыскала, выискивая Дуську, жившую за мусоропроводом и положила перед ней котлету. Погладила пыльные бока.
– Хорошая ты кошка, Дуська, хорошая. Взяла бы тебя, да сама знаешь, боюсь помру, а ты куда? Подохнешь рядом или опять на улицу. Галька не примет, выпнет.
Дуська не слушала. Жадно трескала, не обращая внимание на кормилицу.
– Бока у тебя расперло, никак нагуляла? – нахмурилась Таисия и разгибаясь вновь закряхтела.
Прошаркала к ящикам, открыла свой и замерла. В темном проеме светился конверт. Дрожащими руками достала письмо и прищурилась. Буквы расплылись пятнами, не разобрать.
Хлопнули двери, застучали ботинки по стертым ступеням.
– Здорово, бабушка, – поздоровался соседский мальчишка.
Вымахал, уже сам дядька. Подзатыльник не дашь, недопрыгнешь.
– Иди-ка сюда, Колька, – позвала она. – Прочти мне. Хотя, погоди, не надо.
Страшно было, вдруг не то.
– Юля какая-то, – произнес Колька. – Дальше читать?
– Юля? – прошептала Таисия и покачнулась, едва удержалась за стену.
– Толстенькая, – удивился Колька, погладив Дуську. – Откормилась.
– Откормилась, – усмехнулась Таисия и посмотрела на свой «Эверест».
Обратно шла тяжело. Задыхалась, стояла уже посреди лестничного пролета, и Дуська не отставала. Шла рядом. Садилась поодаль на две ступеньки ниже и мыла лапками длиннющие усы.
Дойдя до квартиры, Таисия дышала долго и натужно. Дуська, терлась о ноги и не собиралась уходить.
«Дуреха, – замахнулась Таисия палкой. – Иди, говорю». Кошка не уходила, ныркнула в коридор и пройдя до дверей спальни завалилась у входа. Таисия и сама бы легла рядом, но прошла на кухню. Долго искала очки, потом смотрела на конверт, не решаясь открыть.
Два месяца ждала письма. Год решалась, столько же писала, а теперь получила ответ. Никто не должен знать, тем более Галька. «Паскуда вмиг разорвет», – подумала Таисия и решилась. Резанула ножом по белой бумаге как по собственному сердцу. Достала белый лист в черных точках-буквах. «Не от руки писано, – вздохнула Таисия. – Словно не письмо, а документ безликий».
Вчиталась в первую строчку:
«Здороваться не буду, не жди! Поздновато вспомнила, что у тебя внучка есть. Некому стакан воды принести? Так ты к дочке обратись. Нечего нам написывать. Знай, Женька от своей доли не откажется. Завещание против внучки напишешь, я в суд подам».
Несколько строчек на белом листе. Слезы нахлынули, задрожал подбородок и руки. Разбежались буквы-букашки, расплылись по листу. Воздуха стало мало, душно. «Окно бы открыть», – встала Таисия, сделала шаг и упала.
«Мяу, мяу, – настырное и шершавое плещется рядом в темноте. – Мяу!» Сначала с одной стороны, потом с другой. Открыла глаза Таисия, а встать сил нет, только боль, нет не обида, боль. Не поймет ее невестка, ни тогда, ни сейчас. Все из-за квартиры, проклятой. Сколько раз ей душу выматывали, то сын, то дочь. Не понимали, что для них покупалась и для них сейчас хранится. Случись чего, знают, дом есть, мать есть, вещи есть, те самые, которыми сейчас дочь перед внучкой хвастается. И сына вещи есть, и мужа. Последнего не вернуть, а сын. Его Таисия ждала. Десять лет уж ждала. Продай, разменяй, куда он вернется, где дом искать будет?
Боль вновь сжала сердце, застонала, смешалась с мяуканьем волнующейся кошки. «Все квартира треклятая. Ведь звала их к себе, живите. Мне одну комнатку оставьте и живите», – думала Таисия, пытаясь встать и поползла вверх по стене. Села облокотившись. «Просил сын разменять. Себе хотел купить. Не позволила, – не заметила Таисия, как заговорила вслух. – Поехал на заработки и пропал. Невестка его без вести пропавшим объявила. Просила, умоляла ее, не надо. Вернется сынок». Кошка терлась о руки, а затем села и посмотрела, пронзительно так. Склонила голову и ждет. «Отвернулась невестка, а дочь вроде и обрадовалась, что брат пропал, – продолжила Таисия. – Конкурента мол нет. Галька с тех пор квартиру своей считает. Все ждет, когда меня Бог приберет, а он стервец не торопится. Вот и сейчас не забрал. Оставил. Видать нужна еще для чего».
