Пролог.
“-Уйди, пап! Прошу, уходи! – давясь слезами, срывая голос и выставляя перед собой руки, я пятилась назад, пытаясь увеличить расстояние между мной и родным отцом, от которого шарахалась сейчас, как от прокаженного.
-Катёнок, тише, прошу, все уже позади. Все хорошо, – заговорчески шепчет отец, медленно подступая ближе ко мне, словно пытается приманить одичавшего зверька. Меня охватывает припадок истерического смеха и сквозь слезы я начала громко хохотать, удивляясь тому, как просто все у моего папы. Всегда все было просто, он решал свои проблемы наплевав на то, что его методы пагубно отбиваются на всей нашей семье, разрушают ее, уничтожают… Мы с мамой стали для отца портретом, как у Дориана Грея. И впитывали в себя все дерьмо, которое совершал мой отец. Мы были искаженным, изуродованным отражением отца, ощущая на себе последствия каждого его действия.
Слишком громкое заявление, сказать родному человеку, который тебя вырастил, который девятнадцать лет столько вкладывал в тебя, что ты его ненавидишь. А сейчас я испытывала смешанные чувства к папе. И одно я могла сказать точно, я была бесконечно разочарована в нем. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь простить ему ту боль, что он причинил мне… Конечно же не без помощи. И пускай действовали они не сообща, и я не знаю, чьей вины в этом всем больше, отцовской или Давида, но они оба подвели меня к краю пропасти…
-Кать, отойди от края, умоляю тебя, – отец опустился передо мной на колени, и столько мольбы в его глазах, столько боли и отчаяния. Я видела, как дрожали его руки, которые он сложил, словно в молитве и поднес к губам. Видела, как он напряжен и парализован страхом. И в какой-то миг я поверила ему… Неужели он способен так беспокоиться за меня и за мою жизнь? Где же ты до этого был, мой герой?
-Подумай о матери, – и после этих слов я снова зашлась в припадке истеричного смеха.
-А ты думал о нас с мамой? Тебя вообще там совесть не сожрала заживо, за все, через что ты заставил нас пройти? – я спорила с отцом, плевала желчью и ядовитыми словами ему в лицо, но в глубине души я понимала, что его слова, именно эти слова о маме, сработали, как кнопка переключателя, что затормозил меня. Да, я кричала, что не боюсь смерти, потому что я уже мертва, потому что меня убил мой родной отец и мужчина, которому я отдала всю себя, которого любила больше жизни. И мне казалось, что лучше захлебнуться в собственной крови, чем задыхаться и захлебываться всей той грязью, в которую меня окунули.
Но! Я сильнее всего этого! Суицид – эгоистичный поступок слабаков. Которые и правда не думают ни о ком, кроме себя. Ни о родных, кому с этим жить, ни о последствиях, к которым приведет это деяние, полностью снимающее ответственность с безрассудного самоубийцы. Глупо думать, что, сиганув с крыши высотки ты просто избавишь себя от мучений. Лишь слабые, потерявшие все силы и опустившие руки, признавшие поражение перед сильным игроком, которым оказывалась судьба. Шах. И мат был бы там внизу, на асфальте. Я только шумно втянула воздух, с ужасом отвернувшись от вида подо мной, и спрыгнула с выступа, отходя от края крыши. Я видела, как нервно дернулся отец, а в его глазах промелькнуло какое-то облегчение.”
Я проснулась в холодном поту и в слезах. Сон был настолько реалистичен, что я ощущала происходящее каждой клеточкой своего тела. Один и тот же сон, который я едва не осуществила, когда мы были в Москве. В спальню вошла мама, с чашкой травяного чая.
–Катюш, это только сон, успокаивайся, – мама присела на край кровати, поглаживая меня по волосам.
–Который час?
–Половина шестого, – ответила мама. Я приподнялась на локте, чтобы выглянуть в окно. На улице уже посерело. То, что я уже не усну – было очевидным. Взяв из маминых рук чашку, я сделала глоток.
–Спасибо. Я, наверное, пойду пробегусь. Вернусь через часок, – спокойно и без каких-либо эмоций проговорила я, вылезая с постели.
Когда в ушах музыка и в ритм ей отбиваешь каждый шаг, когда мысли еще где-то глубоко в полудреме просыпающегося от ночи города, мне становилось спокойнее. Но это было мнимое спокойствие. Даже здесь, в Самаре, мне казалось, что я под постоянным присмотром и контролем. Я шарахалась от каждого проезжающего мимо внедорожника, я вглядывалась в номера, лишь бы убедиться в том, что это не его номер. Но я не смогла успокоить себя сегодняшним утром, увидев припаркованный Рендж на стоянке у парка. От ужаса я окоченела просто, чувствуя, как страх замораживает меня постепенно от кончиков пальцев на ногах и до кончиков волос. Я замерла, растерявшись, не зная, что делать. Все эти месяцы я жила с двояким чувством. С желанием увидеть его и с облегчением выдыхала, когда очередная машина оказывалась чужой. И вот сейчас, он открывает дверь и выходит из авто, а я разворачиваюсь, со всех ног несясь неведомо куда, лишь бы подальше от него.
–Катя! Кать, постой! – слышу такой родной голос, такой любимый. И глаза сразу же закрывает пеленой соленых слез.
Мужчине понадобилось совсем немного времени, чтобы нагнать меня. Схватив меня за плечи, он развернул меня к себе лицом. Его глаза – серо-голубые кусочки льда, пронизанные северным солнцем, в которых я сразу же утонула. Потому попыталась отвести свой взгляд, только бы не поддаваться этому дурманящему гипнозу.
–Девочка моя, маленькая, Катён… прости меня, прошу, -целуя меня в уголок губ, в щеки, шептал, задыхаясь от своих слов и поцелуев мужчина.
– Прости, прости, прости, Катя. Я хотел убежать от своей любви, от твоей зависимости. Я стал слаб и уязвим. Все, что я делал – это только допинг от боли. Я думал, что она ушла, но она здесь в сердце, и я рад. Ну что мне сделать, чтобы вымолить твоё прощение? Ну хочешь, я на колени встану? Меня без тебя нет, слышишь, Кать? Если ты уйдёшь, я сгорю… Прошу, верни мне свою любовь.
– Дава… Я прошу тебя, перестань! Давид, пожалуйста, – шептала я, противясь его поцелуям, которые на самом деле был дозой долгожданного наркотика, с которого я так надеялась соскочить.
–Ты топишь все. Топишь, как болото. Как трясина. Ты разрушаешь все. Хорошее, плохое. Все, что угодно. После тебя выжженная земля. Пусти! – попыталась я вырваться из рук Давида, разрыдавшись и глотая слова вместе со своими слезами, сумела оттолкнуть Кирсанова от себя, отступив на шаг.
–Я хочу сохранить хоть кусочек, хоть частичку той любви, которую ты методично выжигал из меня!
Глава 1
Двумя годами ранее.
–Катерина, вставай! Опоздаешь же! – в третий раз мама не просто вошла в мою комнату, а ворвалась в нее, подобно урагану, сметая на своем пути одеяло, в которое я укуталась как в кокон. Я в ответ лишь промычала что-то невнятное, неохотно выбираясь из своей теплой берложки, и с возмущением поплелась в ванную.
