Предлагаю вашему вниманию три работы Гилберта Кийта Честертона, написанные чуть больше ста лет назад, в самый разгар Первой мировой войны. Они не относятся к числу широко известных – несмотря на обилие юбилейных публикаций, об этих текстах практически никто не вспомнил ни в Великобритании, ни тем более у нас. Восполняя этот обидный пробел, следует рассказать и об обстоятельствах их появления.
Двадцать лет – до середины тридцатых годов -в тайне хранился факт одной встречи. В сентябре 1914 года в доме «Веллингтон хаус» (сейчас здесь на лондонской улице Petty France стоит новое здание) собрались два с половиной десятка очень известных писателей. Там были Редьярд Киплинг, Джон Голсуорси, Томас Гарди, Герберт Уэллс, Артур Конан Дойл – лучшие перья страны. Их пригласили вежливо, но при этом просили держать язык за зубами.
Приглашающей стороной был Чарльз Мастермен – тоже писатель, но, кроме того, член Палаты общин и младший министр в правительстве[1]. Дело оказалось не только секретным, но и срочным – помимо обычной войны, началась война пропагандистская. Один из известных ее памятников – манифест 93-х германских интеллектуалов. Начинался он словами:
«Мы, представители немецкой науки и искусства, заявляем перед всем культурным миром протест против лжи и клеветы, которыми наши враги стараются загрязнить правое дело Германии в навязанной ей тяжкой борьбе за существование. События опровергли распространяемые слухи о выдуманных немецких поражениях. Тем усерднее сейчас работают над искажениями и выдумками. Против них поднимаем мы наш громкий голос. Да будет он вестником истины».
На самом деле британское правительство было сильно озабочено тем, что никакого усердия в работе «над искажениями и выдумками» не было и в помине, а системы – тем более. Да, газеты по горячим следам разносили слухи, которыми всегда полнится фронт и тыл во время войны. Слухи были ужасны, к тому же в основном правдивы. Но газетный рассказ о злодеяниях врага может как вдохновить на борьбу, так и обескуражить. Он бьет по эмоциям, но в таком деле, как война, требуется и холодный рассудок.
В итоге британцы решили несколько запоздало заняться организацией пропагандистского фронта. Мастермен на секретной встрече обратился к своим собратьям по перу с предложением выработать собственную позицию в отношении текущих событий и донести ее до британцев, а также до граждан не вступивших в войну государств. По сути это было приглашение принять участие в пропаганде, которая уже велась в других воюющих странах и без которой шансы Англии оказаться проигравшей стороной были выше, чем у ее противников.
Дело в том, что в отличие от континентальных государств, в Великобритании не было обязательного призыва на военную службу (его ввели только в 1916 году). Министерству обороны приходилось всеми правдами и неправдами привлекать добровольцев, чтобы увеличить численность британской армии до сопоставимой с теми армиями, которые ей противостояли. Но армия, особенно по сравнению с флотом, была не очень-то популярна, а денежное довольствие солдат – не слишком привлекательно. Предыдущая крупная операция английских вооруженных сил, проводившаяся недавно на юге Африки, неожиданно вылилась в кровопролитную англо-бурскую войну, и теперь убедить британцев взять в руки оружие было непросто.
В отличие от Киплинга и Конан Дойла, Честертон к англо-бурской войне относился очень плохо. Он считал ее ошибкой, вызванной нечистоплотными происками олигархических верхушек, и яростно заявлял об этом своем убеждении на страницах газет. Тем не менее Мастермен счел необходимым пригласить на совещание в «Веллингтон хаус» и Честертона. Вот что последний написал об этом в автобиографии:
«В самом начале войны я побывал на конференции, на которую собралась вся английская пишущая братия, чтобы сочинить ответ на манифест немецких ученых. В отличие от других писателей, я, по крайней мере, могу сказать: “Что написал, то написал”. Написал я несколько антипрусских памфлетов, которые сейчас многие сочли бы слишком злыми, хотя тогда все разделяли это озлобление; и до сих пор целиком и полностью готов отстаивать правоту высказанных в них воззрений. Я не отказался бы ни от единого слова».
Писать надо было не только для своих соотечественников, но и для миллионов людей из стран, еще остававшихся в 1914 году нейтральными. Их было немало, и от того, кто перетянет их на свою сторону, зависел исход войны. Главным призом, козырным тузом тут оставались США, отношения которых к Британской империи были далеки от дружеских, тем более союзных. Были призы и поменьше – Италия (еще недавно бывшая союзником Германии и Австро-Венгрии), Испания, страны Скандинавии, государства Балканского полуострова. То, что Антанта сумела собрать под свои знамена почти всех, решивших ринуться в битву, кроме Болгарии и Турции, – заслуга не только денег, но и слов.
Защита морального облика Англии в 1914-м была делом непростым. Наши современники, взирая на небольшой остров у северо-западной оконечности Европы, не видят за ним громадную колониальную империю начала прошлого века. Но в те времена за Англией числилось очень много прегрешений, под ее гнетом страдали десятки миллионов людей – всяко больше, чем под гнетом ее противников. И это было уязвимым местом в ее пропаганде. Работало на врага и то обстоятельство, что в прошлом британцы достаточно часто лезли в драку по собственному почину – за примерами не надо было далеко ходить. Да и самодовольства у Лондона было хоть отбавляй.
Наконец, на немцев работало еще и то, что почти весь мир был убежден в лицемерии британцев. В частности, нарушение Германией нейтралитета Бельгии, признанного королем Пруссии вместе с другими монархами европейского «концерта держав» в 1839 году, можно было вполне убедительно объявить поводом к войне, но никак не подлинной ее причиной. Все начало двадцатого века германские политики, писатели, ученые упорно говорили об «окружении Германии», предпринимаемом Англией, Францией и Россией. Им не составило труда убедить в этом немцев, да и не только.
Британские писатели тоже по-своему готовились к войне – причем в самых разных жанрах. Ей посвящали свои произведения и Конан Дойл, и Уэллс, и даже Вудхаус. Однако в этих книгах итог войны всегда был приблизительно один и тот же – разруха и голод (и только у Вудхауса финальная битва между силами зла – немцами и русскими – происходит в лондонском оперном театре). Это была литература ужасов, не способная кого-то воодушевить или привлечь романтикой подвига.
