Альманах - Крещатик № 95 (2022)

Руководитель проекта

Борис Марковский (Бремен)

тел. (+49) 421-522-647-65

[email protected]

[email protected]

Главный редактор

Елена Мордовина (Киев)

тел. (+38) 067-83-007-11

[email protected]

Зав. отд. прозы

Игорь Савкин (Санкт-Петербург)

Зав. отд. поэзии

Герман Власов (Москва)

[email protected]

Редакционная коллегия:

Татьяна Ретивова (Киев),

Вячеслав Харченко (Москва),

Игорь Силантьев (Новосибирск),

Владимир Алейников (Москва),

Борис Констриктор (Санкт-Петербург),

Петр Казарновский (Санкт-Петербург),

Максим Матковский (Киев),

Виталий Амурский (Париж),

Александр Моцар (Киев),

Айдар Хусаинов (Уфа)

Креативный директор

Андрей Коровин (Москва)

Технический директор

Павло Маслак (Киев)

Художник

Иван Граве (Санкт-Петербург)

© Крещатик, 2022 г.

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022 г.

/ Воронеж /

Поди не спутай – дело прошлое —

все нити хроноса и тени.

Позднеосенних листьев крошево.

Обход вечерних заведений.

Тут наступал, а там соскальзывал

почти что в пропасть со ступеньки.

Но всё равно опять заказывал

на всё – до ломаной копейки.

Сидел в тени, и тени множились,

во тьму потом перерастая.

Там от шансона стены ёжились —

а пелась песенка простая.

Про то, что ветреными нитями

вовсю влекутся листья в нети.

А света грешные ревнители

тенями теплятся на свете.

Всё уже давно покрывает мрак —

скулы, плечи, бёдра, межножный пух —

то, на что по пьянке клевал Ремарк,

не решаясь выбрать одну из двух.

«У неё рак груди и сифилис – хворь скотов, —

говорила ему одна про другую тварь, —

ты с уродкой спариваться готов —

лучше лошадь семенем отоварь».

Телефон дымился, кальвадос кис.

Триумфальной аркой вставала ночь.

И смотрели ангелы сверху вниз,

жеребцу отчаиваясь помочь.

Видно, всё отчитывала отца,

уплывала в кажущийся Берлин,

где её фамильная хрипотца

жгла насквозь певичек и балерин.

Потому и сердце пускала вспять —

разобраться, зачем причиталось ей

С Клэр Вальдофер сладко валетом спать

и, закуривая, говорить: «Налей!»

Что за двойные страсти ушли в песок!

И киноплёнка выцвела в пух и прах.

В лыжных Альпах праздничный снег высок.

И Онасис мил на солёных семи ветрах.

Шум шантанный, парижская мишура

растворимы разве коктейлем влёт —

к чёрту шейку треснувшего бедра

и предутренний дрожи холодный пот.

Монпансье, прямой с поволокой взгляд —

«Ах, какая досада, что я одна!»

Неизъяснимый светел в глазницах яд,

запросто всё вытравливавший до дна.

Телефонным кабелем мечены рубежи —

а остальное бросить, порвать, размять…

И распинаться: «Господи, удружи —

я не желаю всё проходить опять!»

Если звонки рассыпались как драже —

значит, пуста коробка того, кто млел

и от усмешек Греты с рюмкою в неглиже,

и от фривольных песенок злой Марлен.

Погода обещает быть бедовой.

Что не шататься улицей бордовой

от раннего заката по зиме

родного созерцания на страже

при необременительной поклаже

пустых прикидок в сумрачном уме?

О чём печаль? Подруги служат в банке,

в который перекачивают янки

свою трансатлантическую спесь.

Но мы, сильны и сушею, и морем,

себе и сами золота намоем,

эпически прогуливаясь здесь.

И если небеса обетованны,

им подотчётны сочные болваны,

уставленные в сводки и ПК,

видны насквозь и ход вещей окрестных,

и лапочки при твёрдых интересах,

пока не получившие пинка.

Погода ничего не обещает.

Уступчивое сердце обольщает

предательский промозглый ветерок

над пустырём прямого зренья в корень,

фотоэффект которого бесспорен,

и крепок неусвоенный урок.

И водяные перистые знаки

на облаках проглядывают, аки

намёк на риторический вопрос:

что за осадки – не видали эки? —

в любое уложенье человеки

до будущего веруют всерьёз.

Л. С.

Сумочка в частую крапину.

Беличьей шубки разлёт.

Слушала, помнится, Апину.

Знала всё-всё наперёд.

Честные-честные с искрами

до помрачения жгли…

Как обожается исстари,

что растворилось вдали!

Фортели заполночь, в чёрную

кровь загонявшие муть.

Дёрганья крашеной чёлкою, —

«Перечеркни и забудь».

Давешней песенки каверза,

полузабвения мга.

Нерастворимого абриса

выкройка вся недолга —

росчерки смеха и вызова

в крапчатом брезжат снегу,

дамского шлягера сызнова

опровергая пургу.

Тётки рухнут в снег и свалят за океан.

Позабудут, как по морозцу жгли.

Но и там отыщется ресторан

где-нибудь на самом краю земли.

Чтобы Тихий пенился в двух шагах,

нависали виллы киношных звёзд…

Ну а что в пролёте – увы и ах.

В свой черёд ухватят судьбу за хвост.

Нужно плотно знать – та ещё блатва —

новосветских дам – оторви да брось:

без проблем докажут, что дважды два

будет ноль, коль счастье не задалось.

И они протопают по Вайн-стрит,

гордо глядя зáлитыми окрест —

хоть мотор сбивается и горит,

хоть и нет для них на премьерах мест.

Тётки курят и говорят: «Фигня!

Всё по делу – верным идём путём.

И победа ближе день ото дня.

И прикольно, что до конца идём».

Там в три смены фабрика пашет грёз —

врёт красотка, мочит врагов герой.

И западают не по-людски всерьёз

на happy end отравленные игрой.

Бродят ночью взбалмошные огни,

и Лос-Анжелес ухает в никуда,

затопляя разом труды и дни

в допотопном виски с осколком льда.

Тётки мнут окурки – и по домам.

В хостел, в пригород, в жуткие тигули,

где рассветных снов злополучный спам

крутит плёнку, как беспробудно жгли.

Чтоб улыбка вспыхивала во сне,

новый день высвечивался, свинцов —

точно хлынет весь позабытый снег,

и они проснутся в конце концов.

Поступь дворника дюжего

тяжела по ледку.

Снега вольное кружево

оттеняет строку.

Оттеснённые в крошево

отвердевшей воды,

жухнут дня непогожего

штормовые следы.

Изоконный, обыденный,

до последнего наш,

краем глаза увиденный

присмиревший пейзаж.

Где разряды истрачены

средь эпических туч

и от нищенской всячины

сумрак светел и жгуч.

И в распаде на частности

жизнь мгновеньем красна —

даром в присной неясности

подступает весна.

Всё по новой закрутится,

развернётся сполна —

ожиданье, распутица,

грязь на все времена.

Бесконечное марево

вольнодумцу родней,

чем слеза государева

при скончании дней.

И решётка увечная

на воротцах двора —

точно доблесть заплечная

из дурного вчера.

По этой жизни вовсе не сова,

мешаешь явь и сон осоловело,

игрою в бесполезные слова

грудную клеть пронизывая слева.

Жить жаворонком легче и светлей —

не тормозить и сроду не чиниться,

дневной душеспасительный елей

плеская по глазницам очевидца.

Но игроку не видеть, а назвать

сполна даны ночные карты в руки.

И что ему и рюмка, и кровать,

и прочие нехитрые науки?

Кто сочинён кормиться темнотой,

тому смешны обманки световые —

ходил не к этой, нравился не той —

видать, со смертью сладится впервые.

Зияют интервалы между строк,

где выигрыш глядит из ниоткуда —

всё впереди, всему свой смертный срок,

бессрочное несбыточное чудо.

/ Кишинёв /

31 декабря 1978. Бальный зал Winterland, Сан Франциско, Калифорния.