Утро выдалось хорошее, солнечное. Яркие майские лучи играли в листве и цветах яблони, росшей под окном кабинета игумена Мельхиседека. Ветер доносил запах мёда от пасеки и цветов от монастырского садика у реки Ленивки. Игумен пил чай у окна, раздувая ноздри и вдыхая приятные запахи, и тихо крякал от удовольствия. Приятное было утро, душа радовалось. А тут ещё какая-то птица, из-за листвы невидимая, начала в кроне дерева петь, такие коленца выдавала – прямо заслушаешься, вроде и не соловей, нету в наших краях соловьёв, а поёт не хуже ничуть. Всё поёт: птицы, цветы, дворник, кузнечики, река, повар, сердце, колокольня, отец эконом, сирень, небо и земля. Май, май золотой…
…Стародворский монастырь цвёл. А вокруг царили сумятица и смута. После выстрела Каракозова всё в умах русских людей сдвинулось. Многие даже видные люди от своих должностей отказывались, не в силах со смутой совладать, и бежали сюда – в обитель, у старцев совета искать. И многое от этих гостей обители перепадало. А советов у старцев на всех хватало, они весь мир окормить способны, коли только захочет этого мир.
Вот и сегодня в Стародворскую обитель под Вощанском прибыл очередной разочарованный в мире и людях дворянин, философ и писатель, бывший дипломат из Петербурга – граф Кирилл Петрович Брутилов. Устав от дипломатической службы, большой человек ехал по монастырям – в поисках не то истины, не то отдохновения, не то вдохновения для новой книги. В любом случае его следовало принять со всем возможным уважением – он мог принести обители большую пользу, в том числе и материальную.
Высокий, сухопарый, в круглых очках на горбатом носу, граф зашёл в кабинет игумена в тот момент, когда Мельхиседек наливал себе ещё одну чашку ароматного чая.
– Здравствуйте, ваше преподобие! – с лёгкой хрипотцой произнёс гость, чуть поклонившись игумену.
Выбор между чашкой чая и Брутиловым был совершён игуменом очень быстро. Чай был отставлен в сторону, а гость приглашён за стол.
– Значит, прибыли вы к нам на богомолье, покоя искать… Хорошо, хорошо, – умилённо вещал игумен, перебирая чётки. – Ищет Бога ваша душа, а не находит. Нужен ей поводырь, чтобы с дороги не сбиться… Многие сейчас вот так ищут правды, а идут в иную сторону, потому как – некому верный путь указать. Но что это я о своём… Какой вопрос вы у нас разрешить хотели? В чём, собственно, ваша главная проблема? Какая она? Ну, как называется?
– Жизнь, – коротко бросил Кирилл Петрович, щуря острые серо-голубые глазки. – Не могу я понять её смысла. Долго пытался – ни в радости, ни в горе не мог его найти. Счастье и горе – это ведь две оградки, отделяющие нас от жизни. Разница только в красоте или безобразии оградки.
– Верно говорите… – опустил седую голову Мельхиседек. – Но умом и нельзя понять жизни. Жизнь только жизнью постигается, всем существом. И только тогда, когда оно добродетельно. Иначе – никакие идеи не помогут.
– Верно. Главное – это добродетель. А что умные мысли значат? Что это такое? У нас идеям не служат, у нас ими красуются. Как побрякушками. Всю страну когда-нибудь за такие побрякушки отдадим…
– Не думаю. Чтобы за идеи страну отдать, нужно серьёзно к ним относиться. А у нас этого не умеют. У кого-то мысль – это работа, а у нас это – отдых. От жизни, – блеснул умом пастырь.
– Д-да… Работа, работа… Работать мы не умеем, – поддакнул священнику именитый гость. – Работников у нас мало, хотя рабов – полно. До сих пор ведь мы рабы! Как ведь с нашей реформой вышло? Хотели дать свободу от крепостного права, а подготовили новое рабство. Так всегда выходит, когда без Бога добро делаешь. Сеешь разумное, доброе, вечное, а всходит глупое, злое и непостоянное.
– Вот вы говорите, что мы – народ рабов. Ан нет, – с блеском в глазах возразил Мельхиседек. – Наш народ свободный. От здравого смысла. Большей свободы в мире не найти. С нею нам ничего не страшно, хоть плюнь с глаза, всё божья роса… Видели, как наши мужички смотрят? Выпукло, тупо, бессмысленно… и героически. Нет в их глазах приязни ни к себе, ни к земле. Высшее смирение, нищета и свобода! Народу, который такими глазами глядит, и смерть не страшна, и счастье не впрок. На Судном дне Господь за один такой взгляд человеку все грехи отпускать будет. Замечали?
